— Ты куда его положила, дура?! — испуганно крикнула Надя.
— Надь! Он поносит!
Надя сорвалась с места и, подхватив у двери свою заплечную сумку-рюкзачок, выбежала из аудитории.
Джигарханян и Удовиченко подошли к окну, выглянули наружу и увидели, как Надя, выбежав из ВГИКа, подхватила с тротуара ребенка, достала из своей сумочки-рюкзачка запасной памперс-подгузник и стала менять его на ребенке. Но Ваня продолжал орать и тужиться…
Джигарханян и Удовиченко огорченно переглянулись.
— Н-да… — сказал профессор. — Жалко… Талантливая девочка…
— Нужно ее взять, — ответила Лариса Ивановна.
— С ребенком? Ты с ума сошла!
А на улице Надя с Ваней, орущим у нее на руках, опасно выскочила на дорогу и стала голосовать.
Машины, гудя, объезжали ее.
Наконец останавливаются какие-то «Жигули», Надя открыла дверцу, хотела сесть.
— Стой! Куда тебе? — сказал водитель.
— В больницу! В Склиф!
Водитель принюхался:
— Ну и вонища! Нет, ну тебя!..
Дал газ и отъехал так резко, что Надя чуть не упала от рывка, а Ваня заорал еще пуще.
— Сволочь! Козел! — крикнула Надя вслед «Жигулям» и со слезами на глазах повернулась к проезжающим и гудящим машинам. — Ну остановитесь кто-нибудь, москвичи сраные!.. Потерпи, Ванечка! Потерпи! Животик болит?
Тут, на их счастье, появилось и даже остановилось желтое такси, редкое по тем временам.
Надя обрадованно открыла заднюю дверь и села в машину.
— Вот спасибо!
Пожилой водитель в линялой майке, хмуро утираясь от жары застиранным вафельным полотенцем, сказал не поворачиваясь:
— Куда едем?
— В больницу, пожалуйста!
Водитель отпил воду из пластиковой бутылки:
— Вылазь. Я в гараж.
— Ну, я вас очень прошу! У меня ребенок…
— Я сказал — вылазь.
Надя взорвалась:
— А ну ехай, блин!
Водитель изумленно повернулся:
— Что?
— Ехай, я сказала! А то щас ребенком всю машину обосру! Езжай!
Водитель, полотенцем утерши пот с шеи, переключил скорость и поехал.
Мимо ВДНХ, то есть, простите, ВВЦ… мимо разобранных на части мухинских рабочего и колхозницы… вниз по проспекту Мира, в сторону Института им. Склифосовского…
Сидя на заднем сиденье, Надя качала на руках плачущего Ваню.
— Сейчас, Ванечка, сейчас! Не плачь! Щас нас доктор посмотрит…
— А чё с пацаном? — спросил водитель через плечо.
— Не знаю, поносит… Тише, родной, тише… Сейчас к доктору приедем…
Водитель неожиданно свернул к тротуару и затормозил.
— В чем дело? — спросила Надя.
Водитель вышел из машины, обошел ее и открыл заднюю дверь.
Но Надя отпрянула:
— Нет! Я не выйду!
— И не надо. Дай ребенка глянуть. Разверни памперс…
Надя прижала Ваню к себе:
— А вы чё? Доктор, что ли?
— Я лучше доктора. Патологоанатом. Клади его, не бойся…
Надя недоверчиво положила Ваню на сиденье. Ваня орал и сучил ножками.
Водитель открыл памперс, посмотрел на фиолетово-коричневую жижу в нем. Одной рукой снял со своей шеи вафельное полотенце, второй умело поднял Ваню за ножки и подложил полотенце под памперс. А памперс вынул из-под обкаканного ребенка и понюхал.
— Ты ему сливовый сок давала?
— Нет. Что вы!
— Не ври! Понюхай! — Он протянул ей обкаканный памперс. — Нюхай, не бойся! Это ж твой ребенок!
— Да не давала я, клянусь!
— Ну, мне-то не заливай! — сказал водитель. — Я тридцать лет желудки вскрывал. Смотри, цвет какой…
Свернув памперс, он баскетбольным броском забросил его в мусорную урну на тротуаре. Затем, перегнувшись через сиденье, достал свою пластиковую бутылку с водой, умело поднял орущего Ванечку, обмыл ему спинку, попку и промежность. И сказал:
— Молодец, Иван! Хорошо кричишь! Легкие развиваешь!
Ваня умолк — то ли от воды и чистоты на теле, то ли от голоса водителя.
— Давай салфетку, подгузник, — сказал Наде водитель.
— Нету больше. Это последний был…
— Да? Думать надо, когда из дома выходишь!..
Водитель обтер Ваню одним краем полотенца, обернул его попку сухим краем и ловко закутал, как в пеленку. И приказал Наде:
— Все, вылезай. Вон аптека, купишь марганцовку и разведешь. С тебя десять рублей.
Надя, выйдя из машины, удивилась:
— Сколько?!
— А сколько ты думала?! Давай, давай! Неча детей рожать, если денег нет. У меня шесть внуков, и всех я кормлю.
Порывшись в своей заплечной сумке-рюкзачке, она отдала ему десять рублей.
— Держи, — передал он ей запеленатого в полотенце и разом заснувшего Ваню. — А в больницы не суйся — там одни рвачи остались.
Домой добирались в метро.
Надя стояла в конце душного вагона, все места были заняты, и пассажиры, обозленные кризисом на всё и вся, делали вид, будто не видят Надю с ребенком.
А Ванечка спал, устало уронив потную головку ей на плечо.
Поезд затормозил, радио сообщило:
— Станция «Улица 1905 года». Осторожно, двери закрываются!
В другом конце вагона появилась хлипкая пятнадцатилетняя нищенка с грудным ребенком, закутанным в тряпье. На груди у нищенки была картонка с надписью химическим карандашом: «ЛЮДИ! ПОДАЙТЕ ХРИСТА РАДИ! УМИРАЕМ ОТ ГОЛОДА!» Придерживая ребенка одной рукой, нищенка держала в другой руке железную кружку и молча шла по проходу.
Нищенке никто не подавал — кто делал вид, что спит, кто отгораживался газетой с заголовками о грядущем кризисе…
Надя смотрела на это во все глаза, и ее глаза встретились с глазами нищенки, которая, Наде казалось, шла по проходу прямо на нее, словно будущая судьба.
Поезд остановился.
— Станция «Беговая»…
Нищенка посмотрела на Надю и вышла из вагона.
— Осторожно, — предупредило радио, — двери закрываются.
За окном было по-июльски светлое ночное небо.
Ванечка спал в люльке рядом с Надиной кроватью.
Надя лежала в кровати, смотрела в потолок и беззвучно плакала, слезы катились из глаз на подушку. Затем отерла слезы, села, достала из-под подушки школьную тетрадку с карандашом, посмотрела на заложенную в тетрадке фотографию, вырезанную из цветного журнала, заложила ее в тетрадь и, пришептывая, стала писать на чистой странице:
