— К Розе, — сказал я.
Подбежал верткий распорядитель, спросил, кто мы.
— Журналисты.
Исчез.
— И вы тоже к Розе? — окликнул я старика.
— Что я с бабой буду говорить! — Он скривился, и притопнул ногой. — Я к министру по земле. Мне земля нужна…
За решеткой возник долговязый симпатичный человек с ослепительной, не сходящей с вытянутого лица, улыбкой.
— Ба! Да вы — Шаргунов? Решетка заскрежетала, и мы попали во двор. — А я Эдиль. Начальник аппарата нового правительства. Сегодня из эмиграции вернулся.
Он провел нас на второй этаж. Мы сели в фойе у дверей в кабинет Розы. На стене висели портреты прежних военных министров, последний — пустота в рамке, сегодня утром вчерашний наполнитель пустоты был арестован.
Наконец меня ввели к Розе. Открытое лицо, красный пиджак, очки. Проста в общении, но это сомнамбулическая простота, снотворное обаяние. Я жевал изюм, Роза клонилась над чашкой.
— Поспать времени нет. Вот чай крепкий заварили. Чтоб не спала. Но если начну заговариваться или засну — не огорчайтесь… — Дверь, скрипнув, пропустила в щель чей-то нос. Роза повысила голос: — Эй! Чай гостю принесете или нет? Дует? — спросила она. — В спину дует?
— Вы ждали революцию?
— Я не думала, что так все случится. Революция сама ворвалась, как ветер, одних унесла, нас подняла… Дует, правда?
Роза выбралась из-за стола, подошла к окну, захлопнула, плавно вернулась на место.
— Верхи не могли, а низы не хотели, как сказал Ленин. Нами правили буржуины. Если обманем — народ с нас спросит сурово. Я все время встречаюсь с людьми. Выхожу к ним.
— Бакиев олсун?
Чай все не несли.
— Бакиев олсун, — Роза сделала глоток. — Этого требуют люди. Но я отпустила его из страны, чтобы остановить бойню.
— Я слышал про погромы.
Она что-то ответила.
— Кондитер? — не понял я.
— Бандиттер.
— И сколько вы можете не спать? Двое суток? Трое? Откуда силы?
— Я йог.
Принесли мне чай. Я отпил чуть-чуть и встал. На минутку в кабинет к вождю Киргизии зашли Сева и Аяна. Мой друг сделал фотографии.
— Ой, какой аппарат странный! — насторожилась Роза. — Это у вас не бомба?
— Товарищ Роза, убейте Бакиева! — воспользовалась аудиенцией Аяна.
Мы шли обедать.
— У вас не видно девушек в платках, хотя вы мусульмане, — задумчиво сказал Сева за обедом. — В соседних республиках — платки, на Кавказе — платки, даже в Казани все иначе. У вас женщины уж очень свободные.
Я ел шурпу, он — манты, Аяна заказала мороженое и турецкий кофе.
— Мы не такие, как другие, — она затянулась сигареткой.
— Киргизка — баба особая. В рот не берет, а тело целует, — скороговоркой выдал Сева.
— Ой, откуда ты знаешь? — Аяна приняла его слова как должное. Мелко захихикала, закрыла лицо волнистыми волосами.
— А я жил в Киргизии. Вы чудные.
— А как будет «любовь»? — спросил я.
— Махабат, — выдохнули они одновременно.
— Мохнатое слово, — сказал я. — Сладкое.
Словно шмель впился в цветок под солнцем жарким…
Аяна смотрела на меня сквозь волосы, залившие личико. Глаза ее горели прельстительным огнем.
Мы вышли на улицу. У стены сидела большая, будто чугунная, старуха, ладонь ковшом, вытянутая рука неподвижна.
— Русская? — наклонился я.
Засипела:
— Ага, милый. Восемьдесят лет, есть нечего. Хочу удавиться.
Сунул деньги. Скомкала, спрятала и вдруг подмигнула бодро:
— Русские не сдаются.
— Хотите наших талоончу? — смешливо осведомилась Аяна.
Хотим разбойников. Таксист повез нас из города. Такси (как и все другое) ужасно дешево в сравнении с Москвой. И даже в сравнении с Чечней.
За городской чертой на полях скопились разбойники. Талоончу. Этой ночью они отобрали чужую землю. Земли не хватает в гористых этих краях. Для многих свержение власти — повод заграбастать драгоценные рассыпчатые комья.
Мы ехали узкой проселочной дорогой. Слева и справа на полях бродили и сидели талоончу в темном. Торчали из рыхлых сочных почв пластмассовые баклажки на клинышках — были уже поделены на квадраты захваченные территории.
— Дай, попробую, — попросил я Севу.
Вышел из машины, наставил громоздкий аппарат, щелкнул.
Заметили. Взвизгнув десятком глоток, с раскатистым гиком на меня бежал отряд. Они размахивали железными палками. Почему-то я не чувствовал испуга. В их вопле и беге было что-то праздничное. Приближались счастливые физиономии, белели оскалы, обдавало жаром ликования.
Я сел в машину, мы поехали. Тюк! — в бампер ударил камень. Водитель матерился. Аяне все еще было смешно.
Завтра они начнут резать и стрелять. Войдут в город и станут уничтожать всех встречных.
Близилось завтра, когда полетят в мир вести о здешних погромах и новых мертвых. Пока наступили сумерки. Мы брели по Бишкеку, и сливались с теменью настенные лозунги.
«Бакиев — кот». («Кёт — это попа», — деликатно перевела Аяна.)
«Инвалиды против мародеров». О как!
Выстрелы. Бух, бух! Где? Бух! В квартале от нас? Мы продолжали брести.
Зашли в клуб, играющий неоновым огнем. Тут была забита стрелка с подружкой Аяны, тоже из Оша, сегодня приехавшей в Бишкек. Ее звали Малика. Она оказалась покрупнее Аяны, груди поувесистей, желтое платье, театрально намалеванные губы.
— На юге губы красят, на севере глаза, — просветила Малика, попивая белое вино.
У бара на насесте восседал обширный киргиз в синем спортивном костюме, пил, пьянел, размахивал ручищами:
— Мы в «Адидас» пришли, короче. Продавщица такая, короче, вы не ломайте ничо, короче. Одевайте чо вам нравится, короче. Мы свою старую одежду прямо там оставили. Горой положили.
Мальчишка-бармен был весь завистливое внимание.
— А давайте в горы ломанемся, — предложила Малика.
В углу над баром мигало революционное телевидение. На экране — фотографии.
— Их убил Бакиев. Вот тварь, — убежденно сказала Малика. — Блин, чо-то скучно, народу мало, все стремаются зажигать. В горах прикольно. — Она толкнула локтем Аяну: — Скажи!
Мы вышли и столкнулись с уличной процессией. Молодые ребята, впереди — вожак с палкой. В его движениях волевая злоба. Неоновая вывеска высветила его стеклянный взор. И тут я понял: это не палка, а длинный винчестер. Он ступал в клуб, и следом — вся компания.
