– Мною мужчины завсегда
интересуются, – скромно начала Глашка свой рассказ. – А тута я в
томлении была. На Маслену короста у меня всю харю обметала – жуть в зеркало
глянуть. Хожу-хожу, никто ни в какую, хочь бы даже и за пятиалтынный. А эта-то
голодная, – она кивнула на занавеску, из-за которой слышалось сонное
посапывание. – Прямо беда. И тут подходит один, вежливый такой…
– Вот-вот, и ко мне так же
подкатился, – встряла Инеска, ревнуя. – И, примечай, тоже морда у
меня вся была поцарапанная-побитая. С Аделаидкой, сучкой, подралась. Никто не
подходил, сколько ни зови, а этот сам подкатился. «Не грусти, грит, сейчас тебя
порадую». Только я не то что Глашка, не пошла с ним, потому…
– Слыхал уже, – оборвал ее
Эрастик. – Ты его толком и не видала. Помолчи. Дай Глафире.
Та гордо на Инеску зыркнула, а Инеске совсем
худо сделалось. Сама ведь, сама привела, дура.
– И мне он тоже: «Чего нос повесила?
Пойдем к тебе, говорит. Обрадовать тебя хочу». А я и то рада. Думаю, рублевик
получу, а то и два. Куплю Матрешке хлебца, пирогов. Ага, купила… Дохтуру потом
еще пятерик платила, чтоб шею заштопал.
Она показала на горло, а там, под пудрой,
багровая полоска – ровная и узкая, в ниточку.
– Ты по порядку рассказывай, – велел
Эрастушка.
– Ну что, заходим сюда. Он меня на
кровать посадил, вот эту вот, одной рукой за плечо взял, другую за спиной
держит. И говорит – голос у него мягкий, будто у бабы – ты, говорит, думаешь,
что ты некрасивая? Я возьми и брякни: «Да я-то что, рожа заживет. Вот дочка у
меня на всю жизню уродина». Он говорит, какая такая дочка. Да вон, говорю,
полюбуйтеся на мое сокровище. Занавеску-то и отдернула. Он как Матрешку увидал
– а она тож спала, сон у ней крепкий, ко всему привычная, – и аж затрясся
весь. Я, говорит, ее сейчас такой раскрасавицей сделаю. И тебе будет
облегчение. Я пригляделась, гляжу, у него в кулаке-то, что за спиной,
высверкивает что-то. Матушки-светы, ножик! Узкий такой, короткий.
– Скальпель? – сказал Эрастик
непонятное слово.
– А?
Он рукой махнул – давай, мол, дальше.
– Я его ка-ак пихну, да как заору:
«Спасите! Режут!» Он на меня глянул, а морда страшная, вся перекореженная.
«Тихо, дура! Счастья своего не понимаешь!» И как вжикнет! Я шарахнулась, но все
равно по шее пришлось. Ну, тут уж я так завопила, что Матрешка, и та
проснулась. И тоже давай выть, а голосок у ней что у мартовской кошки. Ну,
энтот повернулся и дунул. Вот и вся приключения. Сберегла Матушка-Заступница.
Глашка лоб перекрестила и прямо сразу, еще
руки не опустив:
– А вы, сударь, для дела интересуетесь
или так, вобче?
И глазом, змея, поигрывает.
Но Эрастик ей строго так:
– Опиши мне его, Глафира. Ну, какой он
собой, человек этот.
– Обыкновенный. Ростом повыше меня,
пониже вас. Вот досюдова вам будет.
И по скуле Эрастушке пальцем провела, медленно
так. Есть же бесстыжие!
– Лицо тоже обыкновенное. Гладкое, без усов-бороды.
А еще я не знаю чего. Покажете мне его – враз признаю.
– Покажем, покажем, – пробормотал
любушка, морща чистый лоб и что-то прикидывая. – Значит, хотел он тебе
облегчение сделать?
– Я бы ему, вражине, за такое облегчение
кишки голыми руками размотала, – спокойно, убедительно сказала
Глашка. – Господу, чай, и уродины нужны. Пущай живет Матрешка моя, не
евоная печаль.
– А по разговору он кто, барин или из
простых? Как одет-то был?
– По одеже не поймешь. Может, из
приказчиков, а может, и чиновник. Только говорил по-барски. И слова не все
понятные. Я одно запомнила. Как на Матрешку глянул, сам себе говорит: «это не
лишай, это редкий невус-матевус». Невус-матевус, вот как Матрешку мою обозвал,
я запомнила.
– Невус матернус, – поправил
Эрастик. – Это на дохтурском языке «пятно родимое.»
Все-то знает, светлая головушка.
– Эрастик, пойдем, а? – Инеска
тронула ненаглядного за рукав. – Коньячок заждался.
– А чего ходить, – вдруг пропела
наглая курва Глашка. – Коли уж пришли. Коньячок и у меня для дорогого гостя
отыщется, шустовский, на светлую Пасху берегла. Как звать-то вас, кавалер
пригожий?
* * *
Масахиро Сибата сидел у себя в комнате, жег
ароматические палочки и читал сутры в память о безвременно оставившем сей мир
служилом человеке Анисии Тюльпанове, его сестре Соньке-сан и горничной Палашке,
горевать по которой японский подданный имел свои особенные основания.
Комнату Маса обустроил сам, потратив немало
времени и денег. Соломенные татами, которыми был застлан пол, привезли на
пароходе из самой Японии. Зато комната сразу стала золотистая, солнечная, и
земля весело пружинила под ногами, не то что топать по холодному, мертвому
паркету из глупого дуба. Мебели здесь не было вовсе, зато к одной стене
пристроился поместительный шкаф с раздвижной дверцей – там хранились одеяла и
подушки, а также весь Масин гардероб: хлопчатый халат-юката, широкие белые
штаны и такая же куртка для рэнсю, два костюма-тройки, зимний и летний, а также
красивая зеленая ливрея, которую японец особенно уважал и надевал только по
торжественным случаям. На стенах радовали глаз цветные литографии, изображавшие
царя Александра и императора Муцухито. А в углу, над полкой-алтарем, висел
свиток с древним мудрым изречением: «Живи правильно и ни о чем не сожалей».
Сегодня на алтаре стоял фотографический снимок – Маса и Анисий Тюльпанов в
Зоологическом саду. Прошлым летом снято. Маса в летнем песочном костюме и
котелке, серьезный, у Анисия рот до ушей и из-под фуражки уши торчат, а сзади
слон, и уши у него такие же, только намного больше.
От горестных мыслей о тщетности поисков
гармонии и непрочности мира Масу отвлек телефонный звонок.
Фандоринский лакей прошел в прихожую через
пустые, темные комнаты – господин где-то в городе, ищет убийцу, чтобы
отомстить, госпожа ушла в церковь и вернется нескоро, потому что нынче ночью
главный русский праздник Пасуха.
– Аро, – сказал в круглый раструб
Маса. – Это нумер гаспадзина Фандорина. Кто говорит?
– Господин Фандорин, это вы? –
донесся металлический, искаженный электрическими завываниями голос. –
Эраст Петрович?
– Нет, гаспадзин Фандорин нету, –
громко проговорил Маса, чтобы перекричать завывание. В газете писали, что
появились аппараты новой усовершенствованной системы, передающие речь «без
малейших потерь, замечательно громко и ясно». Надо бы купить. – Поззе
дзвоните падзяруста. Передати сьто?
