Да как же раньше-то не сообразил! Будто пелена
какая глаза застелила. Ведь все сходится! Один только человек из всего списка и
может Потрошителем быть!
Вскочил. Как был, без шапки, без шинели,
кинулся к шефу.
Во флигеле оказался только Маса: нет Эраста
Петровича, и Ангелины нет – в церкви молится. Ну да, нынче ведь великий пяток,
то-то и колокола так печально вызванивают к Плащанице.
Эх, незадача! И времени терять нельзя! Сегодняшние
расспросы на Божедомке были ошибкой – он наверняка обо всем догадался! Так,
может, оно и к лучшему? Догадался, значит, засуетился. Проследить! Пятница на
исходе, один день всего остается!
Некое соображение заставило было усомниться в
правильности озарения, но на Малой Никитской имелся телефонный аппарат, он и
выручил. В Мещанской полицейской части, куда относится Божедомка, губернский
секретарь Тюльпанов был хорошо известен, и, несмотря на неурочное время, ответ
на занимающий его вопрос был дан незамедлительно.
Поначалу Анисий испытал острое разочарование:
31 октября – это слишком рано. Последнее достоверное лондонское убийство
произошло 9 ноября, версия не складывалась. Но голова у Тюльпанова сегодня
работала просто исключительно, всегда бы так, и заковыка разрешилась с
легкостью.
Да, труп проститутки Мэри Джейн Келли был
обнаружен утром 9 ноября, но Джек Потрошитель в ту пору уже переплывал Ла-Манш!
Это убийство, самое мерзкое из всех, могло быть его прощальным «подарком»
Лондону, совершенным непосредственно перед отправлением на континент. Потом
можно будет проверить, когда он там у них отходит, ночной поезд.
А дальше все складывалось само собой. Если
Потрошитель покинул Лондон вечером 8 ноября, то есть по русскому стилю 27
октября, то именно 31-го ему и полагалось прибыть в Москву!
Их с шефом ошибка заключалась в том, что,
проверяя в полицейских паспортных отделах списки прибывших из Англии, они
ограничились декабрем и ноябрем, а конец октября-то и не учли. Сбила проклятая
путаница со стилями.
Вот и всё, сошлась версия тютелька к тютельке.
На минутку забежал домой: надеть теплое, взять
«бульдог» и наскоро сжевать хлеба с сыром – по-настоящему поужинать времени не
было.
Пока жевал, слушал, как Палаша по складам
читает Соньке пасхальную историю из газеты. Дура слушала не отрываясь, с
приоткрытым ртом. Много ли понимала – кто ее разберет.
«В провинциальном городе Эн, – медленно,
с чувством читала Палаша, – в прошлый год накануне Светлого Христова
Воскресения из острога убежал преступник. Выбрав время, когда все горожане
разошлись по церквам к заутрене, он забрался в квартиру одной богатой и всеми
уважаемой старушки, по болезни не пошедшей к службе, с целью убить и ограбить
ее».
Сонька ойкнула – ишь ты, понимает, удивился
Анисий. А еще год назад ничего бы не поняла, заклевала бы носом да уснула.
«В то самое мгновение, когда убийца с топором
в руке хотел ринуться на нее, – драматично понизила голос чтица, –
раздался первый удар пасхального колокола. Исполненная сознанием святости и
торжественности минуты, старушка обратилась к преступнику с христианским
приветом: „Христос воскресе, добрый человек!“ Это обращение потрясло погибшего
до глубины души, оно озарило перед ним всю бездну его падения и произвело в нем
внезапный нравственный переворот. После нескольких мгновений тяжелой внутренней
борьбы он подошел похристосоваться со старушкой и потом, разразившись
рыданиями…»
Чем закончилась история Анисий так и не узнал,
потому что пора было бежать.
Минут через пять после того, как он сломя
голову умчался, в дверь постучали.
– От скаженный, – вздохнула
Палаша. – Опять, поди, оружию забыл.
Открыла, увидела – нет, не он. На улице темно,
лица не видать, но ростом повыше Анисия.
Тихий, приветливый голос сказал:
– Добрый вечер, милая. Вот, хочу вас
обрадовать.
* * *
Когда с необходимым было покончено – осмотр
места преступления завершен, тела сфотографированы и увезены, соседи опрошены,
занять себя стало нечем. Тут-то и сделалось Эрасту Петровичу совсем худо.
Агенты уехали, он сидел один в маленькой гостиной скромной тюльпановской
квартирки, оцепенело смотрел на кляксы крови, пятнавшей веселые цветастые обои,
и все не мог унять дрожи. В голове было гулко и пусто.
Час назад Эраст Петрович вернулся домой и
сразу послал Масу за Тюльпановым. Маса и обнаружил побоище.
Сейчас Фандорин думал не о доброй, привязчивой
Палаше и даже не о безответной Соне Тюльпановой, принявшей страшную, ни
божескими, ни человеческими понятиями не оправдываемую смерть. В голове
сломленного горем Эраста Петровича молотком колотилась одна короткая фраза: «Не
переживет, не переживет, не переживет». Нипочем не переживет бедный Тюльпанов
этого потрясения. Хоть и не увидит он кошмарной картины надругательства над
телом сестры, не увидит ее удивленно раскрытых круглых глаз, но знает повадки
Потрошителя и легко вообразит себе, какова была Сонина смерть. И тогда всё,
конец Ансисию Тюльпанову, потому что пережить, когда такое случается с близкими
и любимыми людьми, нормальному человеку совершенно невозможно.
Эраст Петрович пребывал в непривычном, никак
не свойственном ему состоянии – не представлял, что делать.
Вошел Маса. Сопя, втащил свернутый ковер,
застелил страшный, пятнистый пол. Потом принялся яростно обдирать кровавые
обои. Это правильно, отрешенно подумал коллежский советник, только вряд ли
поможет.
Еще какое-то время спустя появилась Ангелина.
Положила Эрасту Петровичу руку на плечо, сказала:
– Кто в страстную пятницу мученическую
смерть принял, быть тому в Царстве Божьем, подле Иисуса.
– Меня это не утешает, – скучным
голосом ответил Фандорин, не поворачивая головы. – И вряд ли утешит
Анисия.
Где он, Анисий? Ведь глубокая ночь уже, а
мальчишка и прошлую ночь глаз не сомкнул. Маса говорит – забегал без шапки,
очень спешил. Ничего не передал и записки не оставил.
Неважно, чем позднее объявится, тем лучше.
Совсем пусто было в голове у Фандорина. Ни
догадок, ни версий, ни планов. День напряженной работы мало что дал. Опрос
агентов, что вели слежку за Несвицкой, Стеничем и Бурылиным, а также
собственные наблюдения подтвердили, что любой из троих минувшей ночью при
известной ловкости мог отлучиться и вернуться обратно, не замеченный филерами.
Несвицкая проживает в студенческом общежитии
на Трубецкой, а там четыре входа-выхода, и двери хлопают до самого рассвета.
Стенич после нервного припадка ночевал в
клинике «Утоли мои печали», куда агентов не допустили. Поди-ка проверь, спал он
или шатался по городу со скальпелем.
