– Не помнит она. По собственному
признанию, была «в охмелении». Но, говорит, не барин и не хитрованец, что-то
п-промежуточное.
– Ага, уже что-то. – Анисий стал
загибать пальцы. – Во-первых, все-таки мужчина. Во-вторых, характерный
голос. В-третьих, из среднего сословия.
– Все чушь, – отрезал шеф. –
Вполне может специально переодеваться для своих ночных п-приключений. И голос
подозрительный. Что такое «кошка мурлычет»? Нет, женщину окончательно исключать
нельзя.
Тюльпанов вспомнил про рассуждения Ижицына:
– Да, а место! Где он к ней подошел? На
Хитровке?
– Нет, Инеска – б-барышня с Грачевки, и
ее зона влияния объемлет Трубную площадь с окрестностями. Человек подошел к ней
на Сухаревке.
– Сухаревка тоже годится, –
сообразил Анисий. – Это от татарской слободы в Выползове десять минут
ходу!
– Так, Тюльпанов, стоп. – Шеф и в
самом деле остановился. – При чем здесь т-татарская слобода?
Тут настал черед Анисия рассказывать. Начал с
главного – с ижицынского «следственного эксперимента»
Эраст Петрович слушал, недобро щурясь. Один
раз переспросил:
– «Кустиго»?
– Да, кажется, Несвицкая именно так
сказала. Или нечто похожее. А что это?
– Вероятно, «Кастиго», по-итальянски
значит «кара», – объяснил Фандорин. – Это сицилианская полиция
создала своего рода т-тайный орден, который без суда и следствия уничтожал
воришек, бродяг, проституток и прочих обитателей общественного «дна». Вину за
убийства члены организации сваливали на местные преступные сообщества и учиняли
над ними расправу. Что ж, не так глупо предположила наша повивальная б-бабка. С
Ижицына, пожалуй, сталось бы.
Когда же Анисий закончил про «эксперимент»,
шеф мрачно произнес:
– М-да, теперь если кто-то из этой троицы
Потрошитель, голыми руками не возьмешь. Кто предупрежден, тот вооружен.
– Леонтий Андреевич говорил, что, если ни
один во время эксперимента себя не выдаст, то велит установить за всеми тремя
наружное наблюдение.
– А что п-проку? Улики, если есть, будут
уничтожены. У каждого маньяка непременно имеется что-нибудь вроде коллекции,
дорогие сердцу сувениры. Маньяки, Тюльпанов, народец сентиментальный. Кто
клочок одежды с трупа прихватит, кто что-нибудь похуже. Один баварский душегуб,
зарезавший шесть женщин, коллекционировал пупки – испытывал роковую слабость к
этой невинной части тела. Засушенные пупки и стали г-главной уликой. Наш же
«хирург» знает толк в анатомии и всякий раз чего-нибудь из внутренних органов
при трупе недостает. Полагаю, убийца берет с собой для «коллекции».
– Шеф, а вы уверены, что Потрошитель –
непременно медик? – спросил Анисий и посвятил Эраста Петровича в
«мясницкую» версию Ижицына, а заодно и в его решительный «план».
– Стало быть, в английскую версию он не
верит? – удивился Фандорин. – Но ведь черты сходства с лондонскими
убийствами очевидны. Нет, Тюльпанов, это сделал один и тот же человек. Зачем
московскому м-мяснику ехать в Англию?
– И все же Ижицын от своей идеи не
откажется, особенно теперь, после провала «следственного эксперимента». Бедные
мясники с полудня сидят в кутузке. Он подержит их до завтра без воды, без сна.
А с утра возьмется за них всерьез.
Давно уже Анисий не видел, чтобы глаза шефа
сверкали так грозно.
– Ах, так «план» уже
осуществляется? – процедил коллежский советник. – Что ж. Держу пари,
что сегодня ночью еще кое-кто останется без сна. А заодно и без д-должности.
Едем, Тюльпанов. Нанесем господину Пыжицыну поздний визит. Сколько мне
помнится, он проживает на казенной квартире в доме судебного ведомства. Это
близко, на Воздвиженке. Марш-марш, Тюльпанов, вперед!
* * *
Двухэтажный дом судебного ведомства, в котором
квартировали холостые и командированные чиновники министерства юстиции, Анисию
был хорошо известен. Красно-бурый, длинный, выстроенный на британский лад – с
отдельным входом в каждую квартиру.
Постучали в каморку к швейцару. Он выглянул
заспанный, полуодетый. Долго не хотел сообщать поздним посетителям, в каком
нумере проживает надворный советник Ижицын – уж больно подозрителен казался
Эраст Петрович в его живописном маскараде. Только то и спасло, что на Анисии
была фуражка с кокардой.
Поднялись втроем по ступенькам к нужной двери.
Привратник позвонил в колокольчик, сдернул картуз и перекрестился.
– Больно сердиты Леонтий
Андреевич, – пояснил шепотом. – Вы уж, господа, того, на себя возьмите.
– Возьмем – возьмем, – пробормотал
Эраст Петрович, внимательно приглядываясь к двери.
Потом вдруг слегка толкнул ее, и она бесшумно
подалась.
– Незаперто! – охнул швейцар. –
Вот шалапутка эта Зинка, горничная ихняя. Один ветер в голове! Неровен час грабители
какие или воры. У нас тут в Кисловском давеча случай был…
– Тс-с-с! – цыкнул на него Фандорин
и поднял палец.
Квартира будто вымерла. Было слышно, как,
отбивая четверть, звякнули часы.
– Скверно, Тюльпанов, скверно.
Эраст Петрович шагнул в прихожую, достал из
кармана электрический фонарь. Отличная штука, американского изготовления: жмешь
на пружинку, и от этого там, а фонарике, энергия вырабатывается, изливается луч
света. Хотел и Анисий себе такой купить, но очень уж дорог.
Луч пошарил по стенам, пробежал по полу,
остановился.
– Ой, матушки! – тоненько пискнул
привратник. – Зинка!
Световой круг выхватил из темноты
неестественно белое лицо молодой женщины с раскрытыми, неподвижными глазами.
– Где спальня хозяина? – резко
спросил Фандорин и тряхнул окоченевшего служителя за плечо. – Веди! Живо!
Бросились в гостиную, из гостиной в кабинет, а
за ним обнаружилась и спальня.
Казалось бы, довольно налюбовался Тюльпанов за
последние дни на перекошенные мертвые лица, но такого отвратительного видеть
ему еще не доводилось.
Леонтий Андреевич Ижицын лежал в постели,
широко разинув рот. Неправдоподобно выпученные глаза делали надворного
советника похожим на жабу. Желтый луч метнулся туда-сюда, коротко осветил
какие-то темные кучи вокруг подушки и отпрянул в сторону. Пахло гнилью и
нечистотой.
Луч вернулся к страшному лицу. Электрический
круг сжался, стал ярче и теперь освещал только верх головы мертвеца.
На лбу чернел отпечаток поцелуя.
* * *
