Кузьма Саввич еще немножко покряхтел, но,
почувствовав, что преглупо смотрится, руки убрал и ошарашенно уставился на
странного чиновника. В зале стало очень тихо.
– Вы-то, милейший, мне и нужны, –
впервые разомкнул уста Эраст Петрович. – П-потолкуем?
Он взял фабриканта двумя пальцами за запястье
и быстро зашагал к затворенным дверям банкетной. Видно, пальцы коллежского
советника обладали каким-то особенным свойством, потому что корпулентный хозяин
скривился от боли и мелко засеменил за решительным брюнетом с седыми висками.
Лакеи растерянно застыли на месте, а мишка немедленно уселся на пол и дурашливо
замотал мохнатой башкой.
У дверей Фандорин обернулся.
– Продолжайте веселиться, г-господа. А
Кузьма Саввич пока даст мне кое-какие разъяснения.
Последнее, что заметил Эраст Петрович, прежде
чем повернуться к гостям спиной, – сосредоточенный взгляд эксперта
Захарова.
* * *
Стол, накрытый в банкетной, был чудо как
хорош. Коллежский советник взглянул мельком на поросенка, безмятежно дремлющего
в окружении золотистых кружков ананаса, на устрашающую тушу заливного осетра,
на замысловатые башни салатов, на красные клешни омаров и вспомнил, что из-за
неудавшейся медитации остался без обеда. Ничего, утешил он себя. У Конфуция
сказано: «Благородный муж насыщается, воздерживаясь».
В дальнем углу алел рубахами и платками
цыганский хор. Увидели хозяина, которого привел за руку элегантный барин с
усиками, оборвали распевку на полуслове. Бурылин досадливо махнул им свободной
рукой: нечего, мол, пялиться, не до вас.
Солистка, вся в монистах и лентах, поняла его
жест неправильно и завела грудным голосом:
Ой да не-су-женый, ай да невен-ча-ный…
Хор глухо, в четверть силы подхватил:
Привез каса-то-чи-ку в терём бревен-ча-тый…
Эраст Петрович выпустил руку миллионщика,
обернулся к нему лицом.
– Я получил вашу посылку. Должен ли я
расценивать ее как п-признание?
Бурылин тер побелевшее запястье. На Фандорина
смотрел с любопытством.
– Ну и силища у вас, господин коллежский
советник. С виду не скажешь… Какое еще послание? И в чем признание?
– Вот видите, и чин мой вам известен,
хотя Захаров давеча его не называл. Ухо отрезали вы, б-больше некому. И на
врача учились, и у Захарова вчера с однокашниками побывали. То-то он уверен
был, что уж кто-то, а вы непременно здесь сегодня будете. Почерк ваш?
Он предъявил фабриканту обертку от
«бандерори».
Кузьма Саввич взглянул, ухмыльнулся.
– А чей же. Понравился, значит, мой
гостинчик? Я велел, чтоб непременно к обеду доставили. Не поперхнулись бульоном-то,
а? Поди, совещанию собрали, версий понастроили? Ну каюсь, люблю пошутить. Как у
Егорки Захарова вчера со спирта язык-то развязался, я удумал штуку выкинуть.
Слыхали про лондонского Джека Потрошителя? Он с тамошней полицией такой же
фокус проделал. У Егорки там на столе дохлая девка лежала, рыжая такая. Взял
незаметно скальпель, тихонько оттяпал ухо, в платочек обернул, да в карман. Уж
больно кудряво он вас, господин Фандорин, расписывал: и такой вы, и этакий, и
любой клубок размотать можете. А что, не соврал Захаров – вы субъект
любопытный. Я любопытных люблю, сам из таковских. – В узких глазах
миллионщика блеснул лукавый огонек. – Давайте так. Забудьте вы эту мою
шутку – все равно она не задалась. А поедемте-ка с нами. Знатно покуролесим.
Скажу по секрету, я препотешный кундштюк один выдумал для врачишек этих, моих
стародавних знакомцев. У мадам Жоли уже все подготовлено. Завтра Москва
животики надорвет, как узнает. Поедемте, право слово. Не пожалеете.
Тут хор вдруг оборвал медленную, тихую песню и
грянул во всю мощь:
Кузя-Кузя-Кузя-Кузя,
Кузя-Кузя-Кузя-Кузя,
Кузя-Кузя-Кузя-Кузя,
Кузя, пей до дна!
Бурылин только глянул через плечо, и рев
оборвался.
– За границей часто бываете? –
невпопад спросил Фандорин.
– Это я здесь часто бываю. – Хозяин
перемене темы, кажется, ничуть не удивился. – А за границей я живу. Мне
без надобности тут штаны просиживать – у меня управляющие толковые, все без
меня делают. В большом деле вроде моего надобно только одно: в людях разбираться.
Если людей правильно подобрал, можешь после баклуши бить, дело само идет.
– В Англии д-давно были?
– В Лидсе часто бываю, в Шеффилде. Там у
меня фабрики. В Лондоне на биржу заглядываю. Последний раз в декабре был. После
в Париж, а к Крещенью в Москву вернулся. А зачем вам про Англию?
Эраст Петрович чуть смежил ресницы, чтоб
пригасить блеск в глазах. Снял с рукава соринку, сказал с расстановкой:
– За глумление над телом девицы Сечкиной
я помещаю вас под арест. Пока административный, но к утру б-будет и распоряжение
прокурора. Залог ваш поверенный сможет внести не ранее завтрашнего полудня. Вы
едете со мной, гости пусть отправляются по домам. Визит в бордель отменяется.
Нечего добропорядочных врачей п-позорить. А вы, Бурылин, преотлично
покуролесите и в арестантской.
* * *
В благодарность за спасенную девочку ночью мне
был сон.
Снилось, что я пред Престолом Господним.
«Садись ошую, – сказал мне Отец
Небесный. – Отдохни, ибо ты несешь людям радость и избавление, а это
тяжкий труд. Неразумны они, чада мои. Взгляды их перевернуты, черное видится им
белым, а белое черным; беда счастьем, а счастье бедой. Когда призываю Я из
милости к Себе одного из них в младенчестве, прочие плачут и жалеют призванного
вместо того, чтоб возрадоваться за него. Когда оставляю Я некоего из них жить
до ста лет, до немочи телесной и угасания духовного, в наказание и назидание
прочим, те не ужасаются страшной доле его, а завидуют. После
смертоубийственного сражения радуются отвергнутые Мной, хоть бы даже и получили
увечье, а тех, что пали, призванные Мной пред Лицо Мое, они жалеют и втайне
даже презирают как неудачников. А те-то и есть истинные счастливцы, ибо уже у
Меня они; несчастливцы же те, кто остался. Что делать Мне с человеками, скажи,
добрая ты душа? Как вразумить их?»
И жалко мне стало Господа, тщетно алкающего
любви неразумных чад своих.
Торжество Плутона
6 апреля, чистый четверг
Нынче Анисию выпало состоять при Ижицыне.
Вчера поздно вечером после «разбора», в ходе
которого выяснилось, что подозреваемых теперь больше, чем нужно, шеф походил по
кабинету, пощелкал четками и сказал: «Ладно, Тюльпанов. Утро вечера мудренее.
Идите-ка отдыхать, набегались сегодня п-предостаточно.»
