Закусив губу (относиться к уху как к предмету
все-таки не выходило), Эраст Петрович перевернул ухо пинцетом и стал
рассматривать разрез. Ровный, сделан чрезвычайно острым инструментом. Ни единой
капельки запекшейся крови. Значит, к моменту отсечения уха рыжеволосая была
мертва по меньшей мере несколько часов.
Что это за легкое почернение на срезе? Отчего
бы? А от разморозки, вот отчего! Труп был в леднике, потому и разрез такой
идеальный – в момент разрезания ткани еще не оттаяли.
Труп проститутки, помещенный в заморозку?
Зачем? Что за церемонии – этаких сразу везут на Божедомку да закапывают. Если
помещают в ледник, то либо в морг медицинского факультета на Трубецкой для
учебных занятий, либо в судебно-медицинский, на ту же Божедомку, с целью
полицейского расследования.
Теперь самое интересное: кто прислал ухо и
зачем?
Сначала – зачем.
Так же поступил в прошлом году лондонский
убийца. Он прислал мистеру Альберту Ласку, возглавлявшему комитет по поимке
Джека Потрошителя, половину почки проститутки Кэтрин Эддоус, изуродованное тело
которой было обнаружено 30 сентября.
По убеждению Эраста Петровича, эта выходка
имела два смысла. Первый, очевидный, – вызов, демонстрация уверенности в
собственной безнаказанности. Мол, сколько ни пытайтесь, все равно не поймаете.
Но было, пожалуй, и второе дно: свойственное маньякам подобного рода
мазохистское стремление быть пойманным и понести кару. Если вы, охранители
общества, и вправду могущественные и вездесущие, если Правосудие – отец, а я –
его провинившееся дитя, то вот вам ключик, найдите меня. Лондонская полиция
ключиком воспользоваться не сумела.
Возможна, конечно, и совсем другая версия.
Жуткое послание отправлено не убийцей, а неким циничным шутником, нашедшим в
трагической ситуации повод для жестокого веселья. В Лондоне полиция получила
еще и глумливое письмо, якобы написанное преступником. Под письмом стояла
подпись «Джек Потрошитель», откуда, собственно, и взялось прозвище. Английские
следователи пришли к выводу, что это мистификация. Вероятно, из-за того, что
должны были как-то оправдать неудачу поисков отправителя.
Не стоит усложнять себе задачу, делать ее
двойной. Сейчас неважно, убийца ли тот, кто прислал ухо. Сейчас необходимо
выяснить, кто это сделал. Очень возможно, что человек, отрезавший ухо, и
окажется Потрошителем. Московский фокус с бандеролью отличается от лондонского
одним существенным обстоятельством: об убийствах в Ист-Энде знала вся
британская столица и, в сущности, «пошутить» мог кто угодно. В данном же случае
подробности вчерашнего злодеяния известны весьма ограниченному кругу лиц.
Сколько таких? Очень мало, даже если прибавить ближайших друзей и
родственников.
Итак, каковы координаты отправителя
«бандерори»?
Человек, не обучавшийся в гимназии, но все же
получивший достаточное образование, чтобы написать слова «высокоблагородию» и
«коллежскому» без ошибок. Это раз.
Судя по коробочке от Кузнецова и пудренице от
Клюзере, человек небедный. Это два.
Человек, не просто осведомленный об убийствах,
но и знающий о роли Фандорина в расследовании. Это три.
Человек, имеющий доступ к моргу, что еще более
сужает список подозреваемых. Это четыре.
Человек, владеющий хирургическими навыками.
Это пять.
Чего уж больше?
– Маса, извозчика! Живо!
Захаров вышел из прозекторской в кожаном
фартуке, черные перчатки перепачканы какой-то бурой слизью. Лицо опухшее,
похмельное, в углу рта – потухшая трубка.
– А-а, губернаторово око, – вяло
сказал он вместо приветствия. – Что, еще кого-нибудь ломтями нарезали?
– Егор Виллемович, сколько т-трупов
проституток у вас в леднике? – резко спросил Эраст Петрович.
Эксперт пожал плечами:
– Как велел господин Ижицын, теперь сюда
тащут всех гулящих, кто окончательно отгулял. Кроме нашей с вами подружки
Андреичкиной за вчера и сегодня доставили еще семерых. А что, желаете
поразвлечься? – развязно осклабился Захаров. – Есть и прехорошенькие.
Только на ваш вкус, пожалуй, нет. Вы ведь потрошёнок предпочитаете?
Патологоанатом отлично видел, что неприятен
чиновнику, и, кажется, испытывал от этого удовольствие.
– П-показывайте.
Коллежский советник решительно выпятил вперед
челюсть, готовясь к тягостному зрелищу.
В просторном помещении, где горели яркие
электрические лампы, Фандорин первым делом увидел деревянные стеллажи, сплошь
уставленные стеклянными банками, в которых плавали какие-то бесформенные
предметы, а уж потом посмотрел на обитые цинком прямоугольные столы. На одном,
подле окна, торчала черная загогулина микроскопа и там же лежало распластанное
тело, над которым колдовал ассистент.
Эраст Петрович мельком взглянул, увидел, что
труп мужской и с облегчением отвернулся.
– Проникающее огнестрельное теменной
части, Егор Виллемович, а более ничего-с, – прогнусавил захаровский
помощник, с любопытством уставившись на Фандорина – личность в полицейских и
околополицейских кругах почти что легендарную.
– Это с Хитровки привезли, – пояснил
Захаров. – Из фартовых. А ваши цыпы все вон там, в леднике.
Он толкнул тяжелую железную дверь, оттуда
дохнуло холодом и жутким, тяжелым смрадом.
Щелкнул выключатель, под потолком зажегся
стеклянный матовый шар.
– Вон наши героини, в сторонке, –
показал доктор одеревеневшему Фандорину.
Первое впечатление было совсем не страшное:
картина Энгра «Турецкая баня». Сплошной ком голых женских тел, плавные линии,
ленивая неподвижность. Только пар не горячий, а морозный, и все одалиски
почему-то лежат.
Потом в глаза полезли детали: длинные багровые
разрезы, синие пятна, слипшиеся волосы.
Эксперт похлопал одну, похожую на русалку, по
голубой щеке:
– Недурна, а? Из дома терпимости.
Чахотка. Тут вообще насильственная смерть только одна: вон той, грудастой,
голову пробили камнем. Две – самоубийство. Три – переохлаждение, замерзли
спьяну. Гребут всех, кого ни попадя. Заставь дурака Богу молиться. Да мне что –
мое дело маленькое. Прокукарекал, а там хоть не рассветай.
Эраст Петрович наклонился над одной,
худенькой, с россыпью веснушек на плечах и груди. Откинул со страдальчески
искаженного, остроносого лица длинные рыжие волосы. Вместо правого уха у
покойницы была вишневого цвета дырка.
