В носовой части – суматоха и громкий скрип. Тут Кала понимает, что нос самолета набирает воду – и очень быстро, – а фюзеляж кренится вперед. Пока крылья целы, самолет будет держаться на плаву, но рано или поздно он потеряет равновесие и потонет. Нужно выбираться – сейчас же, сейчас же, сейчас же. Кто-то идет к ней быстрым шагом. Это тот европеец, парень с Запада. Он испуган и дрожит, но цел и тоже понимает, что нужно выбираться отсюда. Кала заглядывает на ближайшую багажную полку и находит аптечку и передатчик. Поворачивается к выходу и слышит, как парень с Запада спрашивает:
– Тебе нужна твоя сумка?
«Странная штука эти крушения самолетов», – думает она.
Парень стоит у того ряда, где она сидела, и смотрит прямо на нее.
– Да! – вскрикивает Кала, сообразив, что он обращался именно к ней.
Парень поднимает руку и выхватывает из багажного отсека ее сумку. Именно ее сумку!
«Это не совпадение. Он следил за мной».
Почему и зачем – она разберется позже.
Она возвращается в хвостовой отсек. Две тележки выскочили из своих боксов и блокируют запасный выход. Повсюду подносы, чашки и графины. Взорвавшиеся банки колы и спрайта шипят на полу. Переступив через поднос с маленькими бутылочками алкоголя, Кала подходит к двери правого борта и тянет большие, покрытые предупреждениями, рукоятки. Дверь открывается, надувается спасательный плот. Снаружи светло и спокойно. Водная гладь впереди кажется бесконечной. «Нашу планету надо было назвать Океаном, а не Землей», – думает Кала.
Волны уже переплескиваются через порог дверного прохода, и Кала понимает, что самолет уйдет под воду совсем скоро.
– Готова? – спрашивает парень. Его голос дрожит.
А Кала про него уже и забыла.
Она поворачивается, чтобы ответить, но слова не идут. Парень силен, высок, атлетично сложен. Его левая рука кровоточит. Над правым глазом расплывается синяк.
– Да, – говорит Кала.
Она ставит ногу на плот и в этот момент до нее доносятся новые звуки. Маленькая девочка по-арабски умоляет свою маму не дать ей умереть. Мать, стараясь, чтобы голос звучал сильно и уверенно, убеждает дочку, что все будет хорошо. Парень поднимает палец и оборачивается, как будто понимает, о чем они говорят. Мать с дочерью стоят в заднем ряду. Парень пробирается сквозь темную воду; вода уже доходит ему до щиколоток и быстро прибывает. Он подходит к матери с дочерью; те, на первый взгляд, целы и невредимы, будто их защитил сам Бог. Будто для них и не было никакого крушения. Парень хватает мать за руку.
– Идем! – кричит он по-английски.
Кала знает, что к этой женщине за всю жизнь не прикасался ни один посторонний мужчина – никто, кроме мужа и отца. И возможно, старшего брата. В любом другом месте на Ближнем Востоке, при любых других обстоятельствах то, что мужчина взял ее за руку, было бы страшным преступлением.
– Да быстрее же! – кричит парень и тянет женщину и ее дочку за собой. Белые водовороты закручиваются вокруг их коленей. Мать кивает, и они пробираются к двери. Кала уже на плоту. Парень подгоняет мать с ребенком, шагая за ними.
– А что с остальными? – спрашивает девочка по-арабски.
Парень не понимает.
– Времени нет, – говорит Кала.
Мать смотрит на Калу с ужасом. У этой женщины безупречный хиджаб, а глаза – будто две новые медные монеты.
Кала пытается отделить плот от самолета, но никак не может вытолкнуть его. Теперь вода всасывается в дверной проход с такой скоростью, что поток прижимает толстую желтую резину к обшивке самолета. Когда дверь уже практически скрывается под водой, появляется чья-то рука, чей-то голос молит о помощи. Но еще миг – и человека снова затягивает внутрь. Дверь исчезает. Кала изо всех сил отталкивается от обшивки, и наконец плот медленно отчаливает. Четверо уцелевших, оцепенев от ужаса, смотрят на тонущий самолет. Нос опускается под воду, а хвост встает почти вертикально. На поверхность всплывают какие-то вещи. Подушки сидений. Куски пены. Части тел. Но ни одного выжившего. С минуту самолет еще виден, в воздухе торчат рулевые стабилизаторы. Потом всплывает поток пузырьков – прорван последний воздушный карман, и самолет проваливается под воду и исчезает.
Вот так. Его больше нет.
И всех, кто был в самолете, тоже больше нет.
Их больше никто никогда не увидит.
– У меня есть передатчик, – говорит Кала.
– А там – спутниковый телефон, – добавляет Кристофер, похлопывая по сумке Калы.
«Откуда он знает?» – удивляется Кала. Надо будет спросить, когда время придет.
Девочка начинает плакать, и мать пытается ее успокоить. Море неподвижно, ветра нет. Солнце садится. Они единственные выжившие.
«Благословенна жизнь, – думает Кала. – И смерть».
Через некоторое время девочка перестает плакать, и воцаряется абсолютная тишина.
Они на плоту посреди океана. В полном одиночестве.
Сара Алопай, Яго Тлалок
Ирак, Мосул, Ан-Наби Юнус, гараж Ренцо
В аэропорту Сару и Яго встречает приземистый веселый 47-летний мужчина по имени Ренцо, который выводит их в обход охраны. В отличие от новоприбывших, уже начавших потеть на иракской жаре, Ренцо не обращает на нее внимания. Он привык к местной погоде. Хотя он немолод и набрал вес, Сара догадывается – по тому, как он двигается и как он оценивает ее, – что и Ренцо когда-то был Игроком.
– Всё, всякое время, всякое место, – начинает Ренцо, глядя на Яго.
– Так говорится, так было сказано и так будет сказано вновь, – заканчивает Яго.
Ренцо удовлетворенно улыбается и тяжело хлопает Яго по руке:
– Сколько лет, Яго! В последнюю нашу встречу ты еще прятался под маминой юбкой.
Яго неловко переступает с ноги на ногу, бросая взгляд на Сару:
– Ага, Ренцо. Сколько зим.
– Теперь ты совсем взрослый. Большой человек, большой Игрок, – продолжает Ренцо и поворачивается от Яго к Саре: – А это кто?
– Меня зовут Сара Алопай. Кахокия, 233-я Линия. Мы с Яго работаем вместе.
– Вместе? – переспрашивает Ренцо с ноткой неодобрения. – Ну-ну.
– В Последнюю Игру играю я, Ренцо, – с нажимом говорит Яго.
Его лицо темнеет.
– Но ты играешь на нас. На выживание нашей Линии. А вовсе не для того, чтобы произвести впечатление на какую-то гринго! – Он осматривает Сару с ног до головы. – Ну, хоть симпатичная, и то хлеб.
– Заткнись, толстяк, или я покажу тебе, как я играю в Последнюю Игру, и твой следующий вдох будет последним, – огрызается Сара.
