— Ну как же, — удивился Эраст Петрович. — Вы
проявили такую неосторожность. Нельзя же до такой степени бравировать и
недооценивать противника! Стоило мне первый раз увидеть вашу подпись в «Ревю
паризьен» — d'Hevrais, и я сразу вспомнил, что наш главный оппонент
Анвар-эфенди, по некоторым сведениям, родился в боснийском городке Хевраис.
D'Hevrais, «Хевраисский» — это, согласитесь, слишком уж прозрачный псевдоним.
Это, конечно, могло оказаться случайным совпадением, но так или иначе выглядело
подозрительно. Должно быть, в начале вашей журналистской деятельности вы еще не
предполагали, что маска корреспондента может вам понадобится для акций совсем
иного рода. Я уверен, что вы стали писать для парижской газеты из вполне
невинных соображений: давали выход вашим незаурядным литературным способностям,
а заодно пробуждали в европейцах интерес к проблемам турецкой империи и, в
особенности, к фигуре великого реформатора Мидхат-паши. И вы неплохо справились
с задачей. Имя мудрого Мидхата фигурирует в ваших публикациях не менее
полусотни раз. Можно сказать, именно вы сделали пашу популярной и уважаемой
личностью во всей Европе и особенно во Франции, где он, кстати, сейчас и
пребывает.
Варя вздрогнула, вспомнив, как д'Эвре говорил о горячо
любимом отце, живущем во Франции. Неужели все это правда? Она в ужасе взглянула
на корреспондента. Тот по-прежнему сохранял полнейшее хладнокровие, но его
улыбка показалась Варе несколько вымученной.
— Кстати говоря, я не верю, что вы предали
Мидхат-пашу, — продолжил титулярный советник. — Это какая-то тонкая
игра. Сейчас, после поражения Турции, он вернется назад, осененный лаврами
страдальца, и снова возглавит правительство. С точки зрения Европы, фигура
просто идеальная. В Париже его просто носят на руках. — Фандорин
дотронулся рукой до виска, и Варя внезапно заметила, какой у него бледный,
усталый вид. — Я очень торопился вернуться, но триста верст от Софии до
Германлы у меня заняли больше времени, чем полторы тысячи верст от Парижа до
Софии. Тыловые дороги — это неописуемо. Слава Богу, мы с Лаврентием
Аркадьевичем успели вовремя. Как только генерал Струков сообщил, что его
превосходительство в сопровождении журналиста д'Эвре отбыли в Сан-Стефано, я
понял: вот он, смертельный ход Анвара-эфенди. Неслучайно и телеграф перерезан.
Я очень испугался, Михаил Дмитриевич, что этот человек сыграет на вашей лихости
и честолюбии, уговорит вас войти в Константинополь.
— И что же вы так перепугались, господин
прокурор? — иронически спросил Соболев. — Ну, вошли бы русские воины
в турецкую столицу, так что с того?
— Как что?! — схватился за сердце Мизинов. —
Вы с ума сошли! Это был бы конец всему!
— Чему «всему»? — пожал плечами Ахиллес, но Варя
заметила в его глазах беспокойство.
— Нашей армии, нашим завоеваниям, России! — грозно
произнес шеф жандармов. — Посол в Англии граф Шувалов передал шифрованное
донесение. Он собственными глазами видел секретный меморандум Сент-Джемсского
кабинета. Согласно тайной договоренности между Британской и Австро-Венгерской
империями, в случае появления в Константинополе хотя бы одного русского
солдата, броненосная эскадра адмирала Горнби немедленно открывает огонь, а
австро-венгерская армия переходит сербскую и русскую границы. Так-то, Михаил
Дмитриевич. В этом случае нас ожидал бы разгром намного страшнее крымского.
Страна истощена плевненской эпопеей, флота в Черном море нет, казна пуста. Это
была бы полная катастрофа.
Соболев потерянно молчал.
— Но у вашего превосходительства хватило мудрости и
выдержки не идти далее Сан-Стефано, — почтительно сказал Фандорин. —
Значит, мы с Лаврентием Аркадьевичем могли так уж не торопиться.
Варя увидела, как лицо Белого Генерала стало красным.
Соболев откашлялся и с важным видом кивнул, заинтересованно разглядывая
мраморный пол.
Надо же было случиться, чтобы именно в этот миг в дверь
протиснулся хорунжий Гукмасов. Он неприязненно покосился на синие мундиры и
гаркнул:
— Осмелюсь доложить, ваше превосходительство!
Варе стало жалко бедного Ахиллеса, и она отвернулась, а
дубина хорунжий так же зычно отрапортовал:
— Шесть часов ровно! Согласно приказу, батальон
построен, Гульнора оседлана! Ждем только вашего превосходительства, и вперед, к
цареградским вратам!
— Отставить, болван, — пробурчал багровый
герой. — К черту врата…
Гукмасов растерянно попятился за дверь. Едва за ним
закрылись створки, произошло неожиданное.
— Et maintenant, mesdames et messieurs, la parole est a
la defence!
[27]
— громко объявил д'Эвре.
Он выкинул правую руку из-за спины. В руке оказался
пистолет. Пистолет два раза изрыгнул гром и молнию.
Варя увидела, как у обоих жандармов, словно по уговору,
прорвало мундиры на левой стороне груди. Карабины полетели на пол с лязгом,
жандармы повалились почти бесшумно.
В ушах звенело от выстрелов. Варя не успела ни вскрикнуть,
ни испугаться — д'Эвре протянул левую руку, цепко схватил Варю за локоть и
притянул к себе, закрывшись ею, как щитом.
Пьеса «Ревизор», немая сцена, тупо подумала Варя, видя, как
в дверях вырастает и застывает на месте рослый жандарм. Эраст Петрович и
Мизинов выставили вперед револьверы. У генерала лицо было сердитое, у
титулярного советника несчастное. Соболев развел руки, да так и замер. Митя
Гриднев разинул рот и хлопал своими замечательными ресницами. Перепелкин поднял
руку снова застегнуть воротник и забыл опустить.
— Шарль, вы сошли с ума! — крикнул Соболев, делая
шаг вперед. — Прятаться за даму!
— Но мсье Фандогин доказал, что я тугок, —
насмешливо ответил д'Эвре. Варя ощущала затылком его горячее дыхание. — А
у тугок с дамами не цегемонятся.
— У-у-у! — завыл Митя и, по-телячьи наклонив
голову, бросился вперед.
Пистолет д'Эвре грянул еще раз, прямо из-под Вариного локтя,
и юный прапорщик, ойкнув, упал лицом вниз.
Все снова замерли.
Д'Эвре тянул Варю куда-то назад и в сторону.
— Кто тгонется с места — убью, — негромко
предупредил он.
Варе показалось, что сзади расступилась стена — и внезапно
они оба оказались в каком-то другом помещении.
Ах да, хранилище!
Д'Эвре захлопнул стальную дверь и задвинул засов.
Они остались вдвоем.
