— Не сложите, — ответила она, глядя на генерала с
искренним восхищением — уж до того он сейчас был хорош, истинный Ахиллес.
— Тьфу-тьфу-тьфу, — суеверно поплевал Соболев.
— Еще не поздно одуматься! — встрепенулся
Перепелкин. — Позвольте, Михаил Дмитриевич, я верну Гукмасова!
Он уж и шаг к выходу сделал, но в этот миг…
В этот миг с лестницы донесся грохот множества сапог, дверь
распахнулась и вошли двое: Лаврентий Аркадьевич Мизинов и Фандорин.
— Эраст Петрович! — взвизгнула Варя и чуть не
бросилась ему на шею, да вовремя спохватилась.
Мизинов пробурчал:
— Ага, он здесь! Отлично!
— Ваше высокопревосходительство? — нахмурился
Соболев, видя, что за спинами вошедших синеют жандармские мундиры. —
Откуда вы здесь? Я, конечно, допустил своеволие, однако арестовывать меня — это
уж чересчур.
— Арестовывать вас? — удивился Мизинов. — С
какой стати? Еле пробился к вам на дрезинах с жандармской полуротой. Телеграф
не работает, дорога перерезана. Трижды был обстрелян, потерял семерых. Шинель
вот пулей пробита. — Он показал дырявый рукав.
Вперед шагнул Эраст Петрович. За время отсутствия он совсем
не изменился, только одет был по-цивильному, сущим франтом: цилиндр, плащ с
пелериной, крахмальный воротничок.
— Здравствуйте, Варвара Андреевна, — приветливо
сказал титулярный советник. — К-как у вас волосы отрасли. Пожалуй, так
все-таки лучше.
Соболеву слегка поклонился:
— Поздравляю с б-бриллиантовой шпагой, ваше
превосходительство. Это высокая честь.
Перепелкину просто кивнул, а напоследок обратился к
корреспонденту:
— Салям алейкум, Анвар-эфенди.
Глава тринадцатая,
в которой Фандорин произносит длинную речь
«Винер цайтунг» (Вена),
21(9) января 1878 г.
«… Соотношение сил между враждующими сторонами на
заключительном этапе войны таково, что мы не можем более игнорировать опасность
панславянской экспансии, угрожающей южным рубежам двуединой империи. Царь
Александр и его сателлиты Румыния, Сербия и Черногория сконцентрировали
700-тысячный железный кулак, оснащенный полутора тысячью пушек. И,
спрашивается, против кого? Против деморализованной турецкой армии, которая по
самым оптимистическим подсчетам насчитывает на сегодняшний день не более 120
тысяч голодных, перепуганных солдат?
Не смешно, господа! Нужно быть страусом, чтобы не видеть
нависшую над всей просвещенной Европой опасность. Промедление подобно смерти.
Если мы будем, сложа руки, сидеть и смотреть, как скифские орды…»
Фандорин откинул с плеча плащ, и в его правой руке тускло
блеснул вороненой сталью маленький красивый револьвер. В ту же секунду Мизинов
щелкнул пальцами, в кабинет вошли двое жандармов и наставили на корреспондента
карабины.
— Это что за балаган?! — гаркнул Соболев. —
Какой еще «салям-алейкум»? Какой еще «эфенди»?
Варя оглянулась на Шарля. Тот стоял у стены, скрестив руки
на груди, и смотрел на титулярного советника с недоверчиво-насмешливой улыбкой.
— Эраст Петрович! — пролепетала Варя. — Но
ведь вы ездили за Маклафлином!
— Варвара Андреевна, я ездил в Англию, однако вовсе не
за Маклафлином. Мне б-было ясно, что его там нет и быть не может.
— Но вы ни словом не возразили, когда его величество… —
Варя осеклась, чуть не выболтав государственный секрет.
— Мои д-доводы были бы голословны. А в Европу
наведаться все равно следовало.
— И что же вы там обнаружили?
— Как и следовало ожидать, происки английского кабинета
не при чем. Это первое. Да, в Лондоне нас не любят. Да, готовятся к большой
войне. Но убивать гонцов и устраивать диверсии — это уж слишком. Противоречит
британскому спортивному духу. То же мне сказал и граф Шувалов.
П-побывал в редакции «Дейли пост», убедился в полной
невиновности Маклафлина. Это второе. Д-друзья и коллеги отзываются о Шеймасе
как о человеке прямом и бесхитростном, отрицательно настроенном по отношению к
британской политике и, более того, чуть ли не связанном с ирландским
национальным движением. Агент коварного Дизраэли из него никак не
вырисовывается.
На обратном пути — все равно уж по д-дороге — я заехал в
Париж, где на некоторое время задержался. Заглянул в редакцию «Ревю паризьен»…
Д'Эвре шевельнулся, и жандармы вскинули карабины, готовые
стрелять. Журналист выразительно покачал головой и спрятал руки назад, под
фалды дорожного сюртука.
— Тут-то и выяснилось, — как ни в чем не бывало
продолжил Эраст Петрович, — что прославленного Шарля д'Эвре в родной
редакции никогда не видели. Это третье. Он присылал свои блестящие статьи,
очерки и фельетоны по почте или телеграфом.
— Ну и что с того? — возмутился Соболев. —
Шарль не паркетный шаркун, он искатель приключений.
— И даже в б-большей степени, чем предполагает ваше
превосходительство. Я порылся в подшивках «Ревю паризьен», и выяснились очень
любопытные совпадения. Первые публикации господина д'Эвре присланы из Болгарии
десять лет назад — как раз в ту пору в Дунайском вилайете губернаторствовал
Мидхат-паша, при котором состоял секретарем молодой чиновник Анвар. В 1868 году
д'Эвре присылает из Константинополя ряд блестящих зарисовок о нравах
султанского двора. Это период первого взлета Мидхат-паши, когда он приглашен в
столицу руководить Государственным Советом. Год спустя реформатора отправляют в
почетную ссылку, в далекое Междуречье, и бойкое перо талантливого журналиста,
как зачарованное перемещается из Константинополя в Багдад. Три года (а именно
столько губернаторствовал в Ираке Мидхат-паша) д'Эвре пишет о раскопках
ассирийских городов, арабских шейхах и Суэцком канале.
— Подтасовка! — сердито прервал говорившего
Соболев. — Шарль путешествовал по всему Востоку. Он писал и из других
мест, которые вы не упоминаете, потому что они выбиваются из вашей гипотезы. В
73-ем году, например, он был со мной в Хиве. Вместе умирали от жажды, вместе
плавились от зноя. И никакого Мидхата там не было, господин следователь!
— А откуда он приехал в Среднюю Азию? — спросил
генерала Фандорин.
— Кажется, из Ирана.
— Полагаю, что не из Ирана, а из Ирака. В конце 1873
года газета печатает его лиричные этюды об Элладе. Почему вдруг об Элладе? Да
потому что патрона нашего Анвара-эфенди в это время переводят в Салоники.
Кстати, Варвара Андреевна, помните дивную новеллу про старые сапоги?
