В полдень 8 января Соболев прислал за Варей трофейную карету
с казачьим конвоем — пригласил пожаловать в только что занятый Адрианополь. На
мягком кожаном сиденье лежала охапка оранжерейных роз. Собирая эту
растительность в букет, Митя Гриднев изорвал шипами новенькие перчатки и очень
расстроился. По дороге Варя его утешала, из озорства пообещала отдать свои (у
прапорщика были маленькие, девичьи руки). Митя насупил белесые брови, обиженно
шмыгнул носом и с полчаса дулся, моргая длинными, пушистыми ресницами. Пожалуй,
ресницы — вот единственное, с чем заморышу повезло, думала Варя. Такие же, как
у Эраста Петровича, только светлые. Далее мысли естественным образом
переключились на неведомо где скитающегося Фандорина. Скорей бы уж приезжал! С
ним… Спокойней? Интересней? Так сразу и не определишь, но определенно с ним
лучше.
Доехали, когда уже смеркалось. Город притих, на улицах ни
души, лишь звонко цокали копытами конные разъезды, да грохотала подтягивавшаяся
по шоссе артиллерия.
Временный штаб находился в здании вокзала. Еще издали Варя
услышала бравурную музыку — духовой оркестр играл «Славься». Все окна в новом,
европейского типа здании светились, на привокзальной площади горели костры,
деловито дымились трубы походных кухонь. Больше всего Варю поразило то, что у
платформы стоял самый что ни на есть обычный пассажирский поезд: аккуратные
вагончики, паровоз мирно попыхивает — словно и нет никакой войны.
В зале ожидания, разумеется, праздновали. Вокруг наскоро
сдвинутых разномастных столов с нехитрой снедью, но значительным количеством
бутылок пировали офицеры. Когда Варя с Гридневым вошли, все как раз грянули
«ура», подняв кружки и обернувшись к столу, за которым сидел командир.
Знаменитый белый китель генерала резко контрастировал с черными армейскими и
серыми казачьими мундирами. Кроме самого Соболева за почетным столом сидели
старшие военачальники (из них Варя знала только Перепелкина) и д'Эвре. Лица у
всех были веселые, раскрасневшиеся — кажется, праздновали уже давно.
— Варвара Андреевна! — закричал Ахиллес,
вскакивая. — Счастлив, что сочли возможным! «Ура», господа, в честь
единственной дамы!
Все встали и заорали столь оглушительно, что Варя
испугалась. Никогда ее еще не приветствовали таким активным образом. Не зря ли
она приняла приглашение? Баронесса Врейская, начальница походного лазарета, с
персоналом которого квартировала Варя, предупреждала своих подопечных:
— Mesdames, держитесь подальше от мужчин, когда те
разгорячены боем или, того пуще, победой. В них просыпается атавистическая
дикость, и любой мужчина, хоть бы даже выпускник Пажеского корпуса, на время
превращается в варвара. Дайте им побыть в мужской компании, поостыть, и тогда
они снова примут цивилизованный облик, станут контролируемы.
Впрочем, ничего особенно дикого кроме преувеличенной
галантности и чрезмерно громких голосов Варя в соседях по столу не заметила.
Посадили ее на самое почетное место — справа от Соболева. С другой стороны
оказался д'Эвре.
Выпив шампанского и немного успокоившись, она спросила:
— Мишель, скажите, что это там за поезд? Я уже не
помню, когда в последний раз видела, чтоб паровоз стоял на рельсах, а не
валялся под откосом.
— Так вы ничего не знаете! — вскричал молодой
полковник, сидевший с края стола. — Война закончилась! Сегодня из
Константинополя прибыли парламентеры! По железной дороге, как в мирное время!
— И сколько их, парламентеров? — удивилась
Варя. — Целый состав?
— Нет, Варенька, — пояснил Соболев. —
Парламентеров только двое. Но турки так испугались падения Адрианополя, что, не
желая терять ни минуты, просто прицепили штабной вагон к обычному поезду. Без
пассажиров, разумеется.
— А где парламентеры?
— Отправил в экипажах к великому князю. Дорога-то
дальше взорвана.
— Ах, сто лет не ездила по железной дороге, —
мечтательно вздохнула она. — Откинуться на мягкое сиденье, раскрыть
книжку, попить горячего чаю… За окном мелькают телеграфные столбы, колеса
стучат…
— Я бы вас прокатил, — сказал Соболев, — да
жаль маршрут ограничен. Отсюда только в Константинополь.
— Господа, господа! — воскликнул д'Эвре. —
Пгекасная идея! La guerre est en fait fini,
[20]
тугки не стгеляют!
А на паговозе, между пгочим, тугецкий флаг! Не пгоехаться ли до Сан-Стефано и
обгатно? Aller et retour,
[21]
a, Мишель? — Он окончательно
перешел на французский, все более распаляясь. — Мадемуазель Барбара
прокатится в мягком вагоне, я напишу шикарный репортаж, а с нами съездит
кто-нибудь из штабных офицеров и посмотрит на турецкие тылы. Ей-богу, Мишель,
пройдет как по маслу! До Сан-Стефано и обратно! Им и в голову не придет! А если
и придет, стрелять все равно не посмеют — ведь у вас их парламентеры! Мишель,
из Сан-Стефано огни Константинополя, как на ладони! Там загородные виллы
турецких везиров! Ах, какой шанс!
— Безответственность и авантюризм, — отрезал
подполковник Перепелкин. — Надеюсь, Михаил Дмитриевич, у вас хватит
благоразумия не соблазниться.
Сухой, неприятный человек Еремей Перепелкин. По правде
говоря, за минувшие месяцы Варя успела проникнуться к нему живейшей неприязнью,
хоть и принимала на веру якобы непревзойденные деловые качества Соболевского
начальника штаба. Еще бы он не усердствовал! Шутка ли — меньше чем за полгода
из капитанов в подполковники скакнул, да еще «Георгия» сорвал, анненскую шашку
за боевое ранение. И все благодаря Мишелю. А смотрит волком, как будто Варя у
него что-нибудь украла. Впрочем понятно — ревнует, хочет, чтоб Ахиллес ему
одному принадлежал. Как там, интересно, у Еремея Ионовича по части
казанзакинского греха? Однажды в разговоре с Соболевым она даже позволила себе
ехидный намек на эту тематику — Мишель так хохотал, что даже закашлялся.
Однако на сей раз противный Перепелкин был абсолютно прав.
«Прекрасная идея» Шарля показалась Варе сущей дикостью. Впрочем, у пирующих
вздорный прожект получил полную поддержку: один казачий полковник даже хлопнул
француза по спине и назвал «отчаянной башкой». Соболев улыбался, но пока
молчал.
— Пустите меня, Михаил Дмитриевич, — попросил
бравый кавалерийский генерал (кажется, его фамилия была Струков). — Посажу
по вагонам своих казачков, прокатимся с ветерком. Глядишь, еще какого-нибудь
пашу в плен захватим. А что, имеем право! Приказа о прекращении военных
действий пока не поступало.
Соболев взглянул на Варю, и она заметила, что глаза его
засветились каким-то особенным блеском.
