— Ходил, канючил, в глаза заглядывал, ну я и взял. И
что вы думаете, Варвара Андреевна? Еремей Ионович хоть и нуден, но толков.
Как-никак генерального штаба. В оперативном отделе его знают, полезными
сведениями снабжают. Да и потом, вижу, что он мне лично предан — не забыл про
спасение от башибузуков. А я, грешный человек, в подчиненных преданность
исключительно ценю.
Теперь у Соболева забот хватало, но третьего дня его
ординарец Сережа Берещагин доставил от его превосходительства пышный букет алых
роз. Розы стояли, как бородинские богатыри, и опадать не собирались. Вся
палатка пропахла густым, маслянистым ароматом.
В брешь, образовавшуюся после ретирады генерала, устремился
Зуров, убежденный сторонник кавалерийской атаки. Варя прыснула, припомнив, как
лихо ротмистр провел предварительную рекогносцировку.
— Экое бельвю, мадемуазель. Природа! — сказал он
как-то раз, выйдя из прокуренного пресс-клуба вслед за Варей, которой
вздумалось полюбоваться закатом. И, не теряя темпа, сменил тему. — Славный
человек Эразм, не правда ли? Душой чист, как простыня. И отличный товарищ,
хоть, конечно, и бука.
Тут гусар сделал паузу, выжидательно глядя на барышню
красивыми, нахальными глазами. Варя ждала, что последует дальше.
— Хорош собой, опять же брюнет. Его б в гусарский
мундир — и был бы совсем молодец, — решительно вел свою линию
Зуров. — Это он сейчас ходит мокрой курицей, а видели б вы Эразма прежним!
Пламень! Аравийский ураган!
Варя смотрела на враля недоверчиво, ибо представить
титулярного советника «аравийским ураганом» было совершенно невозможно.
— Отчего же такая перемена? — спросила она в
надежде хоть что-то разузнать о загадочном прошлом Эраста Петровича.
Но Зуров лишь пожал плечами:
— А черт его знает. Мы с ним год не виделись. Не иначе
как роковая любовь. Ведь вы нас, мужчин, за бессердечных болванов держите, а
душа у нас пылкая, легко ранимая. — Он горько потупился. — С разбитым
сердцем можно и в двадцать лет стариком стать.
Варя фыркнула:
— Ну уж в двадцать. Молодиться вам как-то не к лицу.
— Я не про себя, про Фандорина, — объяснил
гусар. — Ему ведь двадцать один год всего.
— Кому, Эрасту Петровичу!? — ахнула Варя. —
Бросьте, мне и то двадцать два.
— Вот и я о том же, — оживился Зуров. — Вам
бы кого-нибудь посолидней, чтоб лет под тридцать.
Но она не слушала, пораженная сообщением. Фандорину только
двадцать один? Двадцать один!? Невероятно! То-то Казанзаки его «вундеркиндом»
обозвал. То есть, лицо у титулярного советника, конечно, мальчишеское, но
манера держаться, но взгляд, но седые виски! Отчего же, Эраст Петрович, вас
этак приморозило-то?
Гусар истолковал ее растерянность по-своему и,
приосанившись, заявил:
— Я ведь к чему веду. Если шельма Эразм меня опередил,
я немедленно ретируюсь. Что бы ни говорили недоброжелатели, мадемуазель, Зуров
— человек с принципами. Никогда не посягнет на то, что принадлежит другу.
— Это вы про меня? — дошло до Вари. — Если я
— «то, что принадлежит» Фандорину, вы на меня не посягнете, а если «не
то», — посягнете? Я правильно вас поняла?
Зуров дипломатично поиграл бровями, ничуть, впрочем, не
смутившись.
— Я принадлежу и всегда буду принадлежать только самой
себе, но у меня есть жених, — строго сказала нахалу Варя.
— Наслышан. Но мсье арестант к числу моих друзей не
принадлежит, — повеселев, ответил ротмистр, и с рекогносцировкой было
покончено.
Далее последовала собственно атака.
— Хотите пари, мадемуазель? Ежели я угадаю, кто первым
выйдет из шатра, вы мне подарите поцелуй. Не угадаю — обриваю голову наголо,
как башибузук. Решайтесь! Право, риск для вас минимальный — там в шатре человек
двадцать.
У Вари против воли губы расползлись в улыбку.
— И кто же выйдет?
Зуров сделал вид, что задумался, и отчаянно мотнул головой:
— Эх, прощай мои кудри… Полковник Саблин. Нет.
Маклафлин. Нет… Буфетчик Семен, вот кто!
Он громко откашлялся, и через секунду из клуба, вытирая руки
о край шелковой поддевки, выкатился буфетчик. Деловито посмотрел на ясное небо,
пробормотал: «Ох, не было бы дождя», — и убрался обратно, даже не
посмотрев на Зурова.
— Это чудо, знак свыше! — воскликнул граф и,
тронув усы, наклонился к хохочущей Варе.
Она думала, что он поцелует ее в щеку, как это всегда делал
Петя, но Зуров целил в губы, и поцелуй получился долгим, необычным, с
головокружением.
Наконец, чувствуя, что вот-вот задохнется, Варя оттолкнула
кавалериста и схватилась за сердце.
— Ой, вот я вам сейчас как влеплю пощечину, —
пригрозила она слабым голосом. — Предупреждали ведь добрые люди, что вы
играете нечисто.
— За пощечину вызову на поединок. И, несомненно, буду
сражен, — тараща глаза, промурлыкал граф.
Сердиться на него было положительно невозможно…
В палатку сунулась круглая физиономия Лушки, заполошной и
бестолковой девчонки, исполнявшей при сестрах обязанности горничной, кухарки, а
при большом наплыве раненых — и санитарки.
— Барышня, вас военный дожидаются, — выпалила
Лушка. — Черный, с усами и при букете. Чего сказать-то?
Легок на помине, бес, подумала Варя и снова улыбнулась.
Зуровские методы осады ее изрядно забавляли.
— Пусть ждет. Скоро выйду, — сказала она,
отбрасывая одеяло.
Но возле госпитальных палат, где все было готово для приема
новых раненых, прогуливался вовсе не гусар, а благоухающий духами полковник
Лукан, еще один соискатель.
Варя тяжело вздохнула, но отступать было поздно.
— Ravissante comme l'Aurore!
[14]
—
кинулся было к ручке полковник, но отпрянул, вспомнив о современных женщинах.
Варя качнула головой, отказываясь от букета, взглянула на
сверкающий золотыми позументами мундир союзника и сухо спросила:
— Что это вы с утра при таком параде?
— Отбываю в Букарешт, на военный совет к его
высочеству, — важно сообщил полковник. — Зашел попрощаться и заодно
угостить вас завтраком.
Он хлопнул в ладоши, и из-за угла выехала щегольская
коляска. На козлах сидел денщик в застиранной форме, но в белых перчатках.
