На плечо Растова опирался Фомин. Хотя ноги мехвода более-менее шагали, его глазные яблоки закатились под верхние веки, как у спящего или сильно пьяного. Но Растов не волновался, он знал: так действует сильный армейский анестетик «Контролируемый сон». Он вколол его мехводу сразу после боя.
Время от времени Растов останавливался, чтобы дать контуженому попить воды.
А Нина шла рядом с ним и почти непрерывно озирала окрестности в командирский бинокль Растова.
При самых оптимистических подсчетах до спасительного леса оставалось часов пять ходьбы.
Вдруг сзади послышался необычный повторяющийся звук, который заставил всех насторожиться, а Растова — усадить Фомина на землю.
«Клик-клик! Кл-лик. Клик-Клик. Клик!»
Субота здоровой рукой вынул из кобуры пистолет, а Растов — тот просто глянул в сторону раздражителя голодным медведем.
Карие глаза Нины панически округлились. Что еще за неведомая клик-клик-напасть?
Но напасть была ведомая. Звали ее Чориев в экзоскелете.
— О-о, да это же старый гребанько Дзо! — радостно воскликнул Субота.
— Или лицо, на него похожее, — с несмелой улыбкой уточнила военюрист Белкина.
— Чориев, без вариантов, — подытожил Растов.
Только Фомин ничего не сказал. Потому что его сознание находилось в те минуты далеко-далеко, на осетровой ферме его родителей, возле города Астрахань, планета Земля.
Чориева было решено подождать.
Когда наводчик наконец догнал их, они двинулись чуть быстрее — теперь Чориев нес Фомина в своих неутомимых стальных ручищах, как жених невесту на ступенях Дворца бракосочетания.
Через час с небольшим у Чориева в экзоскелете сели батарейки, зато вся компания наткнулась на красивый красный мобиль, одну из классических моделей «Руссо-Балта».
Растов припоминал: такую водил один из секретарей отца, подлюнчик Лелякин.
По всей видимости, красотку бросили в день объявления войны — такая дата стояла в строке «последнее включение двигателя» на экране ее бортового парсера.
Субота, любивший во хмелю порассказывать про свое беспутное детство в социально неблагополучных районах Читы, без колебаний высадил боковое стекло «Руссо-Балта» подвернувшимся под руку камнем.
Еще две минуты надсадно выла сигнализация. Но Субота, налив из фляги воды в ему одному ведомую микросхему, быстро ее удушил.
Пока ехали к лесу, Растов сам не заметил, как заснул. Кажется, на коленях Нины.
— Ты не представляешь, как они громко жуют, эти гусеницы тутового шелкопряда! Когда они всей бандой листья жрут, над округой стоит такой неописуемый громкий звук… как будто несколько тысяч продавцов из обувных магазинов решили устроить адский флешмоб, достали из коробок с туфлями папиросную бумагу и ею шу-шу, шу-шу… шуршат нарочно, чтобы ты побыстрее умом тронулся… Если бы я знала раньше, я бы никогда ни одной шелковой вещи себе не купила… Носила бы всю жизнь синтетику. Ну, или хлопок…
«Как тогда, на фильме „Катилина“», — подумал Растов, проваливаясь в дрожащее сладкое забытье.
Часть вторая МИР
Глава 1 РАСТОВЫ
2600–2610-е гг. Архипелаг Фиджи — Калуга — Москва Планета Земля, Солнечная система
Константин родился 28 марта 2589 года в семье молодого энергетика Александра Растова, всего лишь год как обосновавшегося на своем первом, полученном по распределению, месте работы — Четвертой термоядерной электростанции острова Вануа-Леву, архипелаг Фиджи, — и его супруги, Марии Голуб, одногруппницы по институту.
Подобно всем прочим объектам острова Вануа-Леву, ТЯЭС-4 обслуживала потребности огромного города, известного в России как Столица, а в Европе как Метрополис, — церемониального центра Объединенных Наций, величайшей империи в истории человечества.
Саша и Маша познакомились в оркестре русских народных инструментов, где застенчивый молчун Александр Растов играл на балалайке, а Мария Голуб, обладательница косы-питона и обстоятельных, не девичьих бедер, — на цимбалах.
Рождению малыша радовались не только Мария и Александр, но и весь этаж новопостроенного семейного общежития при электростанции. Фантазией архитектора-индуса оно было стилизовано под распустившийся лотос, и Константин был первым ребенком, появившимся у обитателей каменного цветка. Многие молодые семьи восприняли его появление как хороший знак.
Сам Константин, казалось, был рад меньше всех.
Он мало кушал, много плакал и, казалось матери, все время хотел сообщить ей что-то важное, что плотно засело в его нежной младенческой головке. Хотел, но не мог.
К трем годам, впрочем, Константин оставил позади и хвори, и крикливость, и малый вес, став обычным здоровым детсадовцем с пластиковым бластером и усами от клюквенного морса.
Что стало причиной такого преображения — повышенная забота со стороны взрослых или снисходительный к человеческой биологии климат благословенного архипелага Фиджи, — теперь уже не важно. Важно, что, даже научившись говорить, высказывать то, что бродит на дне его сложной души, Константин так и не научился.
Когда «маленькому Косеньке» стукнуло три с половиной года, на Четверке произошла серьезная авария. Во время аварии волею Провидения отличился его отец, жилистый, с ранними залысинами надо лбом человек, к тому моменту начальник второго охладительного участка.
В ответственный момент именно Александр Растов — обычно незаметный инженер в белом халате — распознал роковую проблему, взвалил на свои плечи бремя ответственности и рванул Главный Рубильник. Рванул вопреки приказам заслуженного, но престарелого начальства, погрязшего в самоуспокоении и запоздалом карьеризме…
Действия молодого инженера Александра Растова предотвратили большую катастрофу и сделали его настоящим героем Объединенных Наций — помимо отечественных газет и визора, о нем без умолку галдели в Южной Америке и Пацифиде.
«Незаметный спаситель», «Он просто решил не уходить», «Отец Тихого Океана» — это писали о нем.
Именно тогда Константин впервые узнал на своей шкуре, как утомителен даже самый добрый человеческий интерес.
Именно тогда их семья — о которой каждый канал считал своим долгом сварганить репортаж, мол, «крепкие тылы героев» — начала прятать свой нероскошный быт, да и вообще перестала быть «обычной». Отныне и уже навек они стали называться «те самые Растовы, помнишь?».
Вскоре после аварии, в золотистом ароматном октябре, у Константина родился брат, которого назвали в честь прадеда по матери — Иннокентием.
Новорожденный показался Косте некрасивым и невинным — последнее в полном соответствии со своим шелковистым латинским именем.
