– Я вчера у мамочки опять нюхал.
Авотин побледнел.
Коломиец обернулся к нему и повторил, странно усмехаясь:
– Нюхал.
Авотин молчал. Коломиец присел на подоконник и тоже молчал.
– Гена… – произнес Авотин сдавленным голосом, – ты же обещал, ты же…
Коломиец смотрел в окно.
– Гена! Гена! – Авотин опустился на колени, подполз к Коломийцу и, ткнувшись лицом в его колени, заплакал.
– Ну, кончай, ну что ты… – вяло отстранил его Коломиец.
– Я… я… это… ты же обещал, – всхлипывал Авотин. – Ты… ты же обещал… гад! Гад!
– Ну, хватит, в самом деле…
– Гад! Гад! – рыдал Авотин, тряся головой. – Ты мучить меня хочешь, да? Мучить? Мне что… что мне… убить ее? Или пове… ситься? Гад!
– Ну что ты городишь… встань… встань сейчас же.
– Гад! Я убью ее! Сука рваная! Гадина! Убью!
– Замолчи! Встань, что ты как какой-то… встань…
– Сволочь какая! А ты! А ты сам-то! Ты же обещал! Ты же поклялся тогда… в Ялте! Ты же поклялся!
– Ну, хватит…
– Нет! Я что… что я кукла тебе? Да? Пешка? Как Перфильев? Ты… ты меня совсем за человека не считаешь? Я кто для тебя? Скажи, скажи! А ей? Ей-то? Сволочь какая! Какая тварь!
Коломиец обнял голову Авотина руками и закрыл ему ладонью рот. Некоторое время они молчали, только глухо всхлипывал Авотин. Наконец, Авотин встал с колен, достал платок, вытер лицо и сухо проговорил:
– Да… ну, в общем, это, конечно, твое дело. Ты ведь у нас эгоист. О себе только и думаешь. А я вот о тебе подумал.
Он подошел к письменному столу, выдвинул средний ящик и достал сверток, перевязанный розовой ленточкой:
– Вот. Подарок тебе.
Он подошел к Коломийцу и бросил сверток на подоконник:
– За все хорошее.
Коломиец взял сверток, положил себе на колени и развязал ленточку. Потом он развернул бумагу и бросил на пол. В руках его осталась продолговатая пластмассовая коробка.
Коломиец открыл ее.
В коробку была втиснута грубо отрубленная часть мужского лица. Края рассеченной ссохшейся кожи были покрыты запекшейся кровью, единственная небритая щека ввалилась между посиневшей лоснящейся скулой и вывороченной челюстью; из-под разрубленных губ торчали прокуренные зубы, два из которых были золотыми; белесый глаз, выдавленный из почерневшей глазницы, лежал в углу коробки.
В изумлении уставясь на содержимое коробки, Коломиец приподнялся с подоконника.
Авотин сдержанно улыбался.
Вдруг Коломиец швырнул коробку на пол и бросился на шею Авотину:
– Сережка!
Авотин ответно обнял его. Коломиец восторженно целовал лицо Авотина:
– Сережка… Сережка…
Успокоившись, он покачал головой:
– Сережа!
Лицо его сияло восхищением.
– А ты говоришь – желе! – усмехнулся Авотин.
– Сережка! – Коломиец снова поцеловал его.
– А ты мне другие подарки подносишь, говнюк, – улыбался довольный Авотин. – Ну, что, едем?
Коломиец радостно кивнул.
– Ко мне? – тряхнул его за плечи Авотин.
Коломиец кивнул.
– Петечку берем?
Коломиец кивнул.
– А по вате будем? Потом?
Коломиец кивнул, озорно подмигнул Авотину и прошептал:
– А все-таки нюхнуть у маменьки по-тайному, ох, как сладко, Сереженька.
Авотин сжал кулак и поднес его к красивому лицу Коломийца. Коломиец поцеловал волосатый кулак и засмеялся.
Проездом
– Ну, а в целом, товарищи, ваш район в этом году работает хорошо, – Георгий Иванович улыбнулся, слегка откинулся назад, – это мне и поручено передать вам.
Сидящие за длинным столом ответно заулыбались, стали переглядываться.
Качнув головой, Георгий Иванович развел руками:
– Когда хорошо, товарищи, тогда, действительно, хорошо, а когда плохо, что ж и обижаться. В прошлом году и с посевной опоздали, и комбинат ваш с планом подвел, а со спортивным комплексом, помните, проколы были? А? Помните?
Сидящий слева Степанов закивал:
– Да, Георгий Иванович, был грех, конечно, сами виноваты.
– Вот, сами, вы же руководящий орган, а тут думали, что строители без вас обойдутся и сроки выдержат. Но ведь они же только исполнители, чего им торопиться. А комбинат ваш, он же на весь Союз известен, а пластик нам ого-го как нужен, а в прошлом году 78%… Ну что это? Разве это деловой разговор? Пантелеев приехал ко мне, 78%, ну что скажешь? Неужели – спасибо вам, товарищ Пантелеев, за хорошую организацию районной промышленности, а?
Собравшиеся заулыбались, Георгий Иванович отхлебнул из стакана остывший чай, облизал губы.
– А в этом, просто любо-дорого. Секретарь ваш новый, жаль, что нет его сейчас, приехал весной еще, Пантелеев, тот к осени, в лучшем случае, приезжал, а Горохов – весной. И по-деловому доложил, понимаешь, и причины все, и все, действительно, по-деловому, все рассказал. Строителям цемент из другого района возили. Ну, куда это годится? Пантелеев шесть лет не мог сунуться в Кировский район. Стоит под боком, всего 160 км каких-то, завод сухой штукатурки, а рядом цементный. Ну, куда это годится?
– Да мы, Георгий Иванович, туда в общем-то ездили, – наклонился вперед Воробьев, – но нам тогда сразу отказ дали. Они с Бурковским заводом были связаны, со стройкой, а сейчас развязались – и свободны, поэтому получилось.
– Если бы сверху не нажали, и сейчас бы ничего не дали, – перебил его Девятов, – цемент всем нужен.
– Георгий Иванович, конечно, Пантелеев был виноват, надо было тогда нажать, может, резерв какой был.
– Конечно был, не может быть, чтобы не было, был, был обязательно, – Георгий Иванович допил чай. – В общем, товарищи, давайте гадать не будем, а впредь надо быть профессиональнее. Сами не додумались – трясите замов, советуйтесь с хозяйственниками, с рабочими. И давайте впредь держать марку, как в этом году: как начали, так и держать. Согласны?
– Согласны.
– Согласны, а как же.
– Согласны, Георгий Иваныч.
– Будем стараться.
– Постараемся.
– Ну, вот и хорошо, – Георгий Иванович встал. – А с секретарем вашим увидимся, пусть не расстраивается, что я его не предупредил, я ведь проездом. Пусть поправляется. А то что это – ангина в августе, это не дело.
Собравшиеся стали тоже вставать.
– Да он же крепкий, Георгий Иваныч, поправится. Это случайно, так как он редко болеет. Жаль, что как раз, когда Вы приехали.
