Степные причалы
Строитель стоит у степного причала на новом готовом участке канала.
Ушли экскаваторы, люди ушли и скоро в просторы придут корабли. В просторы степные, от пыли седые, где ходят бесшумной волной ковыли.
Чугунные кнехты, бетонная стенка и плиты гранита стального оттенка. Прильнёт пароход к ним серебряным боком…
Стоит здесь строитель в раздумье глубоком. И мнится ему у степного причала:
— Работали много, а сделали мало.
— Неправда, товарищ, — раздался за спиной строителя спокойный голос. — Ты сделал так много. Дорога воды — это счастья дорога.
Строитель обернулся. Рядом стоял усатый конвойный с ППШ на груди. Он докурил, кинул строителю окурок:
— Пять русских морей ты связал воедино, и засуху сила твоя победила.
Строитель поднял окурок, спрятал за пазуху. Конвоир поправил автомат, сощурился:
— Смотри, видны издалёка в степях опалённых морские причалы на сваях смолёных, и пристани эти в просторах безбрежных — победа весны, урожая надежда…
Он улыбнулся и крикнул:
— Моря и каналы, прохладу струите!
Стоят у причала солдат и строитель. И мысли их набегают, как волны.
Мечтами и планами головы полны.
— Пусть новое море порадует душу, — проговорил конвойный.
— В морях же, коль надо, воздвигну я сушу. Горячим степям подарю я прохладу, — улыбнулся строитель, — а Север готов я согреть, если надо!
— Как? — ответно улыбнулся конвойный. Строитель распахнул ватник, достал из подмышки сложенную вчетверо карту Севера:
— Сначала — так. А потом посмотрим.
Карта разбухла от пота строителя и поэтому почти не шелестела, когда он её разворачивал.
Сигнал из провинции
На столе Симоненко зазвонил один из трёх телефонов.
Судя по длинным назойливым звонкам, вызывала междугородняя.
Симоненко поднял трубку:
— Восемьдесят девятый слушает.
— Товарищ полковник?
— Да.
— Здравия желаю, товарищ полковник, это капитан Дубцов говорит из Днепропетровска.
— Слушаю вас.
— Товарищ полковник, тут у нас… в общем, я вам доложить хотел… да вот не знаю, с чего начать…
— Начните с начала, капитан.
— В общем, товарищ полковник, у нас вдоль маленьких домиков белых акация душно цветёт. И здесь недалеко, полчаса от Днепропетровска, село Жупаница, одна хорошая девочка Лида на улице Южной живёт.
— Так. Ну и что?
— Её золотые косицы, товарищ полковник, затянуты, будто жгуты. А по платью, по синему ситцу, как в поле, мелькают цветы.
— Так.
— Вот. Ну вовсе, представьте, неловко, что рыжий пройдоха Апрель бесшумной пыльцою веснушек засыпал ей утром постель.
— Это кто?
— Да еврей один, спекулянт, гнусная личность. Но дело не в нём. Я думаю, товарищ полковник, не зря с одобреньем весёлым соседи глядят из окна, когда на занятия в школу с портфелем проходит она. В оконном стекле отражаясь, товарищ полковник, по миру идёт не спеша хорошая девочка Лида…
— Да чем же она хороша? — Прижав трубку плечом к уху, полковник закрыл лежащее перед ним дело, стал завязывать тесёмки.
— Так вот, спросите об этом мальчишку, что в доме напротив живёт. Он с именем этим ложится, он с именем этим встаёт! Недаром ведь на каменных плитах, где милый ботинок ступал, «Хорошая девочка Лида!» — с отчанья он написал!
— Ну а почему вы нам звоните, капитан? Что, сами не можете допросить? У вас ведь своё начальство есть. Доложите Земишеву.
— Так в том-то и дело, товарищ полковник, что докладывал я! Два раза. А он как-то не прореагировал. Может, занят… может что…
— Ну а почему именно мне? Ведь вас Пузырёв курирует.
— Но вы ведь работали у нас, товарищ полковник, места знаете…
— Знаю-то знаю, но что из этого? Да и вообще, ну написал этот парень, ну и что?
— Так, товарищ полковник, не может людей не расстрогать мальчишки упрямого пыл!
— Да бросьте вы. Так, капитан, Пушкин влюблялся, должно быть, так Гейне, наверно, любил.
— Но, товарищ полковник, он ведь вырастет, станет известным!
— Ну и покинет в конечном счёте пенаты свои…
— Но окажется улица тесной для этой огромной любви! Ведь преграды влюблённому нету, смущенье и робость — враньё! На всех перекрёстках планеты напишет он имя её. Вот ведь в чём дело!
Полковник задумался, потёр густо поросшую бровь.
Капитан тоже замолчал.
В трубке слабо шуршало и изредко оживали короткие потрескивания.
Прошла минута.
— Говорите? — зазвенел близкий голос телефонистки.
— Да, да, говорим, — заворочался Симоненко.
— Говорим, говорим, — отозвался Дубцов. — Ну так что ж делать, Сергей Алексаныч?
Симоненко вздохнул:
— Слушай, капитан… ну и пусть, в конце концов, он пишет.
— Как так?
— Да вот так. Пусть пишет. На полюсе Южном — огнями. Пшеницей — в кубанских степях. А на русских полянах — цветами. И пеной морской — на морях.
— Но ведь, товарищ полковник, так он и в небо залезет ночное, все пальцы себе обожжёт…
— Правильно. И вскоре над тихой землёю созвездие Лиды взойдёт. И пусть будут ночами светиться над нами не год и не два на синих небесных страницах красивые эти слова. Понятно?
— Понятно, товарищ полковник.
— А спекулянта этого, как его…
— Апрель, Семён Израилевич.
— Вот, Апреля этого передайте милиции, пусть она им занимается. Плодить спекулянтов не надо.
— Хорошо, товарищ полковник.
— А Земишеву привет от меня.
— Обязательно передам, товарищ полковник.
— Ну, будь здоров.
— Всего доброго, товарищ полковник.
Незабываемое
— Когда мы в огнемётной лаве решили всё отдать борьбе, мы мало думали о славе, о нашей собственной судьбе, — проговорил Ворошилов, разливая коньяк по рюмкам.
Будённый кивнул:
— Это точно, Клим. По совести, другая думка у нас была светла, как мёд: чтоб пули были в наших сумках и чтоб работал пулемёт. Будь здоров…
Выпили.
Ворошилов закусил куском белорыбицы, вздохнул:
