– С сегодняшнего утра, – пробормотал он. – Какой жуткий день! Я еще никому об этом не сказал, кроме… а, двоих кретинов, – продолжал он, отказываясь при этом признаться в том, что данные двое кретинов не кто иные, как: его официальная любовница, которая по сравнению с Матильдой не оказала ему и трети внимания, ласки, готовности укрыть защитной пеленой нежности; и его лучший друг, который ни на мгновение не проявил ни капли дружеского участия, не говоря уже о готовности стать «опорой в трудную минуту».
В общем, никто из них за эти десять лет так и не стал ему по-настоящему близок; на самом деле их обоих заменила Матильда, несмотря на десять лет разлуки. Да, безусловно, Матильда заслуживала любви. Да, он был полнейшим глупцом, бросив ее (Матье начисто позабыл в своей экзальтации, что это она рассталась с ним). Он был полнейшим глупцом, прожив без нее все эти десять лет, на этой горькой и пустынной земле. Он презирал себя за собственную глупость. И застонал, сам поражаясь этому стону. Рыдания, которые он сдерживал весь день, слезы, вызванные воспоминаниями о происшествии в Эври, о сухости и бессердечии заправщика на бензоколонке, все его жалобы вырвались наружу. И Матье усмотрел во всем этом малопристойную ребячливость, нарушающую беззаботный покой этой уютной гостиной, для которой он – чужой. Ему стало стыдно, и, несмотря на то что здесь он встретил глубочайшее понимание и утешение, стыд не проходил. Вот было бы хорошо, если бы Матильда взяла все в свои руки. Если бы Матильда занялась им. Матильда, возможно, сделает все или ничего, что на самом деле совершенно неважно, лишь бы она заботилась о нем и поджидала бы даму с косой, находясь рядом с ним.
– А твоя жена? – прозвучал голос Матильды над его головой. – Ты ведь, как я полагаю, женат?
– Ей я пока еще ни о чем не сказал. По правде говоря, мы с ней сегодня не виделись…
– Тебе что, не хочется с ней встречаться? Не хочется…
Тут Матильда осеклась. Характер взаимоотношений между Матье и его женой был ей неизвестен, но она об этом не жалела.
– Вытрись, – сказала она, положив ему, как ребенку, платок на нос, а потом сжала его нос до такой степени властно, что Матье несколько раз громко высморкался.
Тут ему стало неловко: он представил себе, как выглядит его лицо – растерянное, покрасневшее, распухшее от слез, которые он тщетно пытался остановить… Как тут их остановишь: он даже почувствовал, как по его щекам с прилипшими к ним мокрыми прядями волос все еще льются слезы, орошающие ладони Матильды.
«Блистательное возвращение к такой женщине, как Матильда», – подумал Матье с горечью. Чудесный был бы у нее денек, если бы к ней одновременно явились в слезах все ее бывшие возлюбленные!
– Так чем же ты занимаешься? – спросил Матье, подняв голову. Матильда выпрямилась и откинулась на спинку дивана, все еще продолжая держать Матье за руку, но уже отдалившись от него чуть ли не на метр, который вдруг показался Матье непреодолимым препятствием. А Матильда, похоже, до сих пор великолепно понимала Матье, ибо, повторив вслед за ним: «Так чем же я занимаюсь?» – знаком попросила его приблизиться и положила голову ему на плечо.
– Ты прекрасно знаешь: все эти годы я отбираю модели из французских коллекций, которые покупают зарубежные предприятия. Этим я занимаюсь уже десять лет.
– Мне почему-то кажется, что ты вообще ничего не делаешь! – вполне искренне заявил Матье.
Тут Матильда рассмеялась:
– Да, ничего особенного я не сделала! Что верно, то верно. Всегда находится кто-то, кто платит за мой кров и всякую всячину. И теперь – естественно, с того момента, как это стало просто необходимо, – конкуренция потрясающая!
– С какой стати необходимо? И не вздумай говорить мне, что тебе не встретился кто-то один, который…
– Во-первых, поиск гораздо более затруднителен, чем ты, дорогой мой, способен себе представить при твоей сентиментальной близорукости, – проговорила она, смеясь, – а во-вторых, я живу с человеком, который не любит, чтобы я искала что бы то ни было.
Наступило молчание.
– Со своим англичанином? Ведь, насколько мне известно, у тебя муж-англичанин. Я даже думал, что ты живешь в Англии.
– Я прожила там некоторое время, после чего мы развелись. Я его оставила ради одного из его двоюродных братьев, гораздо менее богатого и менее красивого, зато гораздо более… милого. Этот человек хочет, чтобы я была счастлива сначала сама по себе, а затем уже с ним. Такую последовательность приоритетов, уверяю тебя, очень трудно найти в мужчине, как, впрочем, и в женщине.
Матье отвернулся, как будто столкнулся с бессмысленной жестокостью. Но ощущение дурного вкуса, оставленное этой фразой, было сейчас неуместно. По какому праву он берется осуждать Матильду или чего-то не замечать? Какое место он занимает в ее жизни по прошествии десяти лет, чтобы раздражаться из-за того, что другой желает сделать ее счастливой? Невероятно. Однако речь Матильды была наполнена тем самым цинизмом, с которым они оба относились к связям прошлого, да и говорили они точно так же, с точно такой же веселостью, как говорят удачливые охотники за столом, угощая друг друга своими трофеями и не испытывая ни малейших угрызений совести. Но, похоже, на этот раз Матильда нашла хорошего, доброго человека. Однако Матье изначально не доверял людям благодушным точно так же, как идеалистам, как сторонникам некоего абсолюта, как фанатикам, как эмпирикам. Как и всем тем, кто не мог вести себя естественно и кто тотчас же казался ему ненастоящим. Да, можно любить Матильду наперекор ей самой и чиненным ею страданиям. Да и сам он в состоянии был бы вынести что бы то ни было, если бы не произошло разрыва? Смог бы он удержать в душе нечто большее, чем страх ее потерять, не быть на высоте, боязнь того, что она усомнится в нем? Достаточно ли он ее любил, чтобы выдерживать такое? Но ведь он способен выдерживать и большее, тотчас же напомнил он себе. Он был таким растерянным и несчастным последние восемь часов, что готов был поверить в возможность счастья, стал невосприимчив к любому крушению иллюзий, рефлексам и противоречиям любви. Но готов ли он принять ее заботу о нем, ее ответную к нему любовь и возможные признания? Готов ли он оценить более глубокую к нему любовь, менее опасную, более уравновешенную? Кто знает?
Неужели он обожал в ней именно то, что называли «выкрутасами Матильды»: ее мимолетные увлечения, ее вспышки гнева, ее недобросовестность, ее внезапные исчезновения – словом, все то, что, наверное, и стало причиной их разрыва? Неужели он полюбил бы ее, если бы она была женщиной верной, заслуживающей доверия, предпочитающей домашний очаг? Безо всякого сомнения, нет. Словно кретин, кретин, каким он и остался до сих пор, Матье всегда предпочитал, чтобы его соблазняли роковые женщины или маленькие стервы. Он тогда не знал, что настанет день, сегодняшний день, и он будет молить небо о том, чтобы у этих роковых женщин появилось сердце добрейшего сенбернара.
Слава тебе, Господи, в определенном смысле и в определенное время именно такой и была Матильда. За ней всегда тянулось жалобно блеющее стадо жертв любви. И не был ли он сам одним из многих? Вдруг ему показалось, что он вновь погрузился в исходное одиночество этого дня, в его бесконечный ужас. Он ощутил, как, подобно порыву ветра, на него нахлынули ужас, жестокость, объективная реальность предстоящих шести месяцев, на протяжении которых его тело будет разлагаться вопреки его воле, вопреки достижениям науки, вопреки его жажде жизни. Однако внутри сработал некий тормоз, и страх начал отступать. Быть может, страх подавило само присутствие Матильды?
