– Тебе просто что-то попало, зайка, – клал он ей лед к вискам. – Мы ели все пополам. Если это что-то инфекционное – меня бы тоже рвало. Дыши глубже и думай про снег, снег, снег, свежий русский снег.
К утру Оля заснула, в два часа проснулась, тряхнула тяжелой головой, разлепила сухие губы. Тошнота полностью прошла. Захотелось апельсинового сока и тоста с клубничным джемом. Алеша подремывал рядом.
– Пошли есть, слон, – встала она.
– Все о'кэй, зайка? – потянулся он. – Я же говорил – грязь попала. Хотя, откуда в Швейцарии грязь? Тут с тротуара есть можно!
Оля приняла душ, сделала макияж.
«Проблеваться иногда полезно. Морщины разглаживаются».
Внизу в прохладном зале их ждал вечный шведский стол с изобилием фруктов и даров моря. Оля взяла сок, тост, яйцо и киви. Алеша, как всегда, перегрузил свою тарелку салатами, обильно полив дрессингом.
Сели за любимый столик на террасе с папоротником и каллами.
– Сегодня жара спадет, поедем в Шильонский замок, – решил Алеша. – Сколько можно откладывать, зайка?
– Согласна. – Оля жадно выпила стакан сока, шлепнула ложечкой по яйцу, очистила, проткнула, с удовольствием глядя на выступивший желток, посолила, поднесла ложечку с трепещущим желто-белым ко рту и оцепенела: яйцо дышало смертью. Звенящая пустота снова запела в Олиной голове. Она отвела безумные глаза от яйца. Лежащее рядом киви наплывало тяжким замшелым булыжником, поджаренный тост наползал могильной плитой. Оля выпустила ложечку, вцепилась руками в свое лицо.
– Нет…
– Что, опять, зайка? – перестал бодро жевать Алеша.
– Нет, нет, нет…
Оля встала, пошла к лифту. Алеша бросился за ней.
– Может, я беременна? – Лежа на кровати в номере, она гладила свой живот. – Но у меня так никогда не было.
– Ты резко встала, зайка. Лежи. А обед я закажу в номер.
– Не говори мне про обед! – прерывисто задышала она.
– Попей просто соку.
Мини-бара в номере не было, Алеша спустился вниз, вернулся с толстой желтой бутылкой.
Сок потек в стакан. Оля поднесла его ко рту, с трудом сделала глоток. Ей показалась, что она пьет топленое масло. Она поставила тяжеленный стакан на тумбочку.
– Потом.
Но потом она не смогла уже выпить даже сока. Любая мысль о еде вызывала оцепенение и наливала ее тело угрожающей тяжестью, стремительно переходящей в тошноту.
– Это у тебя чисто нервное, – подумал Алеша. – Анорексия на почве быстрой смены впечатлений. У меня есть реланиум. Я его всегда с похмелья пью. Выпей пару. Сразу расслабишься.
Оля приняла две таблетки, полистала «VOGUE» и задремала. Проснувшись в четыре часа, она снова приняла душ, оделась.
– Знаешь что, слон. Я сегодня есть вообще не буду. Поехали в твой замок.
Вечер они провели в Монтрё. Алеша съел сосисок с картофельным салатом и выпил кружку пива. Оля в это время гуляла по набережной. В Женеву вернулись к полночи и завалились спать.
Утром Оля проснулась в семь, тихо привела себя в порядок и, не будя мужа, спустилась вниз: ей сильно хотелось есть. Выйдя из лифта и сказав «morning» официанткам в белых передниках, она взяла большую теплую тарелку, завернутые в салфетку нож с вилкой и двинулась к еде. Но едва она увидела смертельные холмы салатов, рыбы, сыров, ветчины и фруктов, ноги ее подкосились, тарелка выскользнула из рук. Олю вырвало желчью на ковер.
Несмотря на полный порядок со страховкой, Алеша побоялся вызывать местного врача:
«Еще припаяют инфекционку – и в стационар».
Зато он нашел три адреса женевских психиатров.
– Не пойду в дурдом, – оттолкнула Оля руку Алеши с карточкой. – Дай воды.
Алеша подал стакан. Воду она могла пить.
– Когда мы едем в Италию? – спросила она, садясь на кровати и приваливаясь к стене.
– Послезавтра.
– Чего у нас сегодня?
– Валлис. Винный погреб в Ветро.
– Поехали, – решительно встала она.
В винном погребе Сержа Ро было прохладно. Заплесневелые штабеля бутылок под кирпичными сводами, как и в Бургундии, вызвали у Оли чувство надежного покоя. Но пить вино она не смогла. Бокал с рубиновым «Comalin» весил тонну смерти, поворачивался, наплывал, заслоняя все привычно-безопасное; его густой зловещий блеск заставлял Олино сердце замирать.
Зато Алеша в погребе напился так, что Оле пришлось до поезда тащить его на себе.
Ночью в отеле, отдаваясь все еще не протрезвевшему Алеше, Оля смотрела в пегий от огней потолок и пыталась понять, что с ней происходит:
«Может, я просто переутомилась? Или это шок от Запада? Писала же Марина Влади, что Высоцкого в Берлине на Курфюрстендамм вырвало, когда он западное изобилие увидел. И кричал: „Кто же выиграл войну, твою мать?!“ Или мы слишком быстро едем… Или это беременность такая странная… Значит, рожу…»
Но через два дня в Риме пришла менструация. И Оле стало совсем плохо. Не евши ничего уже трое суток, она лежала в отеле, дремала и пила воду. Алеша позвонил отцу в Москву, тот связался с российским посольством, и вскоре хмурый русский доктор щупал слабый пульс Оли. Осмотрев ее, он вышел в коридор на переговоры с мужем.
– Может – простое переутомление, а может, и МДП, – неопределенно потер доктор свою толстую переносицу, разговаривая с Алешей в коридоре отеля.
– А как же нам… с экскурсиями? – задумался Алеша, глядя на репродукцию рисунка Леонардо в аляповатой рамке.
– Вот что, коллега. Я вашей супруге вколю седуксена с барбитальчиком. Пусть проспится глубоко. А с утра дадите ей реланиума. Но в Москве обязательно сходите к психиатру.
Оля проспала 14 часов и встала спокойной и отдохнувшей. Алеша дал ей таблетку, она приняла и, не завтракая, отправилась с ним на экскурсию по городу.
– Будем считать, что у меня диета, – пошутила она.
Но к вечеру она сильно устала, и ей страшно захотелось есть.
– Закажи мне в номер тост какой-нибудь и чай, – попросила она.
Алеша заказал. Оля посмотрела издалека на разрезанную вдоль булку с торчащим краем ветчины и чашку с чаем.
– Слон, выйди, пожалуйста.
Алеша поцеловал ее и вышел.
«Чего я, в самом деле? – Оля исподлобья смотрела на еду. – Иди, возьми и ешь».
Она твердо пошла к столу. Но после двух шагов ноги ее стали пластилиновыми, и этот пластилин вязкого страха стал плавиться. Смертельный тост, осклабившись, показывал ей мертвый свинцовый язык. Оля рухнула на кровать и разрыдалась.
– Зайка, как? – Алеша через некоторое время заглянул в дверь.
– Убери… унеси… – всхлипывала она.
