САРА ВАРЕЙКИС. Хорошо сказано! Сразу видно – настоящий поэт!
СОНЯ ЦИФРИНОВИЧ. Мишка, не бойся, у гоев деньги никогда не переведутся! Пока русское быдло стоит у доменных печей и горбатится в шахтах, нам будет что переводить в швейцарские банки!
МИША РОЗЕНТАЛЬ. Еще лет пять, как минимум! А потом, когда от этой страны останется шелуха, мы и сами окажемся в Швейцарии!
РОЗА ГОЛЬДШТЕЙН. Я – в Нью-Йорке!
САРА ВАРЕЙКИС. А я в Хайфе!
СОНЯ ЦИФРИНОВИЧ. Я в Монреале!
ОСЯ БРОН. Я в Мюнхене!
САША БЕЛЕНЬКИЙ. Ах, иден! Не так все просто, как вам кажется! Из-за глупой политики некоторых наших в этой вонючей России вскоре могут встать все домны и шахты! Как говорил мой дедушка Гершель, мир праху его, когда забираешь золотой у гоя, оставляй ему грош, чтобы завтра он не подох с голода и смог снова заработать для тебя золотой. А наши высасывают у русских гоев все до рубля! Это недальновидная политика! Надо помнить Талмуд: «Обманывать гоев разрешено, но делать это надо так, чтобы на сынов Израиля подозрение не пало». Гои уже вслух говорят об эксплуатации!
САРА ВАРЕЙКИС. Не важно, что говорят гои, а важно, что делают иудеи!
ОСЯ БРОН. Правильно! Россия – это ш, блядь, громадная, невъебенная, как я не знаю што, кладовая-шмодовая! Если даже все гои здесь передохнут, нефть, газ, алмазы, золото не переведутся в России еще лет сто! Саша, нам будет што выкачивать из этой вонючей страны, шоб я так жил! Главное – устаканить все по понятиям, расставить правильных пацанов, держать лохов у параши и рубить ботву!
РОЗА ГОЛЬДШТЕЙН. Клянусь мозолями Голды Меир, ты все правильно…
Из-за боковой кулисы раздался слабый сигнал, и Шноговняк с Оболенским сошли со сцены. За кулисой в полумраке стоял с наушниками на голове оператор.
– Все в режиме, все хорошо, спасибо, – он пожал руки им обоим.
– Свет верхний чего-то это… – сделал на ходу неопределеннный жест Шноговняк.
– Что? – спросил оператор.
– Да не знаю… как-то… – Шноговняк махнул рукой. – Ладно…
Они прошли сквозь ряд кулис, свернули к актерским уборным. По коридору на них быстро надвигалась процессия во главе с новым конферансье Евсеем Берманом. Двухметровый, непомерно толстый, кучерявый, с огромным, величиной с голову жеребенка носом, Берман размашисто шагал, скрипя и топая черными лоснящимися сапогами. На нем была красная рубаха, черная кожаная жилетка с тремя золотыми цепочками и полосатые, заправленные в сапоги брюки. В руках Берман держал громадную, размером с бочку, эмалированную кружку. На ней сбоку были нарисованы три горбатых носа в виде трех шестерок – 666. За Берманом следовали шесть горбатых длинноносых раввинов с большими ножами и шесть хасидов с пейсами до земли и увесистыми плетками в руках. На концах плеток блестели стальные крючья.
– Привет двум братам-акробатам! – пророкотал он, протягивая огромную ручищу с четыремя золотыми перстнями.
– Здравствуй, Ёся, – шлепнул Оболенский по его ладони.
– Как сегодня? – остановился Берман, дыша, как кузнечный мех.
– Вполне, – устало потянулся Шноговняк.
Раввины и хасиды молча встали за круглой спиной Бермана.
– Слушай, тебе Понизовский не звонил сегодня? – Берман снизу вверх смотрел на Оболенского черными, выпученными, как у рака, глазами.
– Нет, а что? – Оболенский достал пачку сигарет, стал распечатывать.
– Он чего-там с «Зеленой наковальней» предлагает сделать, там проект какой-то… ну…
– Какой проект? – Шноговняк поправил одну из цепочек на брюхе Евсея.
– Ну, там это… – плаксиво-раздраженно скривил губы Берман, – …Шанцева и Вова Рябинин, чего-то они в декабре запускают по ОРТ, ну… хуйню какую-то, типа ток-шоу… ну, он сегодня сюда припрется на банкет, попиздим тогда.
– Ёсь, мы щас валим, – отрицательно качнул головой Оболенский.
– Чего? – оттопырил нижнюю губу Берман. – Бухать?
– Типа того, – ткнул его в живот Шноговняк.
– Куда? В «Балаганчик», что ль?
– Типа того! – усмехнулся Оболенский.
– Интеллектуалы хуевы! – махнул рукой Берман, зевнул и затопал по коридору.
Раввины и хасиды поспешили за ним.
– Ни пуха, Ёсик! – крикнул вдогонку Шноговняк.
– На хуй, на хуй, на хуй! – раздалось в конце коридора.
Шноговняк и Оболенский вошли в гримерную.
Оболенский сел за гримерный столик, посмотрел на свое отражение. Незажженная сигарета в его мокрых огромных губищах выглядела зубочисткой.
– Чего-то сегодня… – он устало выдохнул и зажег сигарету.
– Чего? – Шноговняк стирал пудру с красивого лица.
– Муторно как-то.
– Сейчас расслабимся. Мне тоже с утра в голову какая-то хуйня лезет…
– Эта дура еще… пизда…
– Кто?
– Да… Иванова… налетела на меня в темноте, даже не извинилась, кобыла…
– Сильно?
– Коленкой хуякнула меня… и пошла…
– Она здоровая, правда? – Шноговняк промокнул салфеткой губы.
– Мосластая.
Они замолчали, приводя себя в порядок. Из приглушенного динамика доносилось происходящее на сцене. Раздался грозный голос Бермана, визг детей и наглый хохот евреев.
– А что же Понизовский? – Шноговняк встал, расстегнул свой синий фрак.
– Понятия не имею.
– Они еще с «Карманным бильярдом» не запустились, а тут – «Наковальня».
– Да ну их… – потянул узел пестрого галстука Оболенский. – Я с ОРТ нахлебался весной.
– Денег нет у Сашки, а амбиций до хера, – Шноговняк быстро раздевался.
– У-у-у! Амбиций… – Оболенский потер короткую, прыщеватую, как и лицо, шею. – Амбиций, блядь, у нас хоть отбавляй. Они с этим ебаным «Новым веком» столько крови мне попортили. Ритка Мосина вообще договор порвала и ему в морду кинула.
– А ты?
– А я мягкий человек, Ваня.
В столе Шноговняка зазвонил мобильный. Он выдвинул ящик, взял трубку:
– Да. Да, кролик. Да, отмудохались. Да. Чистим перышки с Эдиком. И он тебе тоже шлет.
– Шлю, шлю… – зевнул во весь огромный рот Оболенский. – Когда на новоселье пригласите?
– Кролик, Эдик спрашивает, когда на новоселье пригласим. Нет, это побоку. А? Да. Окей. Да нет, мы просто слегка расслабиться хотели. Нет, ну что ты. Да нет. Ну… Кролик, мы не дворовые ребята. По углам не гадим. Да. Конечно. Не ложись. Все. Чао, чао.
Он положил мобильный на подзеркальный стол.
– Чего там? – Оболенский причесывал редкие, кишащие перхотью волосы.
