Петля совсем сильно сдавила Петино горло, он открыл рот и вдруг издал громкий ключевой звук.
Вокруг потемнело; стены церкви выгнулись сферой, молящиеся стали бесформенными темными кучами; в этих кучах что-то двигалось, собиралось, напрягалось, перестраивалось, набухало – и из куч сладко выдавливались светящиеся молитвы. Извиваясь, они медленно текли к иконе.
Икона тоже изменилась. Ее квадрат стал совсем белым, изображение пропало, растворясь в ровном белом свете иконы. Свет этот не был похож на обыкновенный, – он тек наоборот, к источнику, поглощая исходящие из куч молитвы.
Молитвы были разные: одни напоминали извивающихся змей, другие выдавливались из куч светящимися шарами, третьи вились бесконечной спиралью, некоторые имели форму сцепленных колбас, некоторые были прямы и тонки, как копья. Все они светились зеленовато-голубым и всех их поглощал квадрат иконы, как пылесос.
Поглощение это затавляло Петю прощально вздрагивать , но не телом, а чем-то тяжелым и родным.
Вдруг по кучам прошло движение, они перестали выдавливать молитвы, расступились, и в сферу храма, опираясь на четыре кучи, проник большой темно-вишневый шар.
– Безногого Фроловича принесли! – почувствовал Петя слоистые покалывания слов.
– Заступник наш…
– Страстотерпец… отощал-то как, Господи…
– Слышь, его опять Моисеевы приволокли…
– А Наташка больше горбатиться не хочет, во как…
– Помолись за нас, окаянных, Фролович…
– Отступите, православные, дайте ему место…
Шар остановился в центре храма. Кучи замерли в ожидании. По шару пошли складки, он сжался, вгибаясь. Из его центра выползла толстенная, прямая, как бревно, молитва и поплыла к иконе.
В диаметре молитва Фроловича была больше иконы и гораздо толще всех предыдущих молитв. Белый квадрат всосал ее в себя, но не поместившиеся в поле иконы сегменты срезались о края квадрата и бесшумно попадали на пол.
Это напомнило Пете процесс изготовления бруса на Кунцевском деревообрабатывающем комбинате: круглое бревно, проходя сквозь прямоугольно выстроенные циркулярные пилы, превращается в брус, а четыре края отваливаются. Эти края в плотницком деле назывались горбылем и шли обычно на заборы.
Отвалившиеся от молитвы Фроловича куски лежали на полукруглом полу и медленно сгибались, словно огромные стружки. Цвет их из сине-зеленого стал грязно-голубым, потом оливковым с розовыми вкраплениями.
Петя двинулся к остаткам молитвы.
Он совсем не чувствовал бечевку на шее, только за плечи и ключицы его держала восторженная сила.
Он поднял все четыре куска и прижал к груди. Они были никакие и не вызвали у Пети никаких чувств.
И сразу восторженная сила потянула его назад. Петя с удовольствием повиновался, поехал на своих резиновых коньках, но, к удивлению, выйти из церкви ему оказалось гораздо труднее, чем войти в нее. Вокруг все изгибалось и дробилось радугами теребящих слов , слипающихся в вязкое слоистое месиво. Петя словно всплывал спиной к выходу сквозь многослойный мед. Вдруг что-то неродное чувствительно лопнуло, и Петя оказался на улице возле пахнущей купоросом двери храма.
– Сюда иди! – раздался голос с холма.
Петя с трудом разжал стиснутые зубы, открыл рот и жадно втянул в себя вечерний воздух. Руки его были согнуты и прижимали к груди пустоту. Петя посмотрел на них как на чужие.
– Держи! Если бросишь – все пропало!– крикнул Аварон.
Петя ничего не чувствовал в руках.
Он повернулся к пригорку и ощутил боль в груди, шее и плечах.
Солнце зашло.
Аварон стоял на пригорке.
– Сюда иди! – снова позвал он Петю.
Петя двинулся к нему. Несмотря на боль, он чувствовал в себе силу, бодрость и нарастающий с каждым шагом разрешающий покой .
– Не торопись, – посоветовал Аварон, когда Петя взошел на пригорок.
Быстрые руки сняли с Петиной шеи обрывок бечевки.
– Хорошо. Теперь в Москву поедем. Ты прижимай, но не сильно.
– А я… там… это… там в этом… – с трудом заворочал одеревеневшим языком Петя, но Аварон перебил его:
– Держи, держи! Пошли.
Они спустились с пригорка. Оба портфеля остались лежать там.
Аварон шел слева позади, правой рукой поддерживая мокрую от пота спину Пети. Петя напряженно смотрел под ноги, словно искал место, куда бы уложить свою ношу. Он тяжело дышал.
– Говорю – не спеши, – придерживал его Аварон.
Они осторожно двинулись через вечерний поселок. В приземистых домах желтели окна, детвора носилась в полумраке, слышались женские голоса и угрюмое мужское пение под гармонь.
– А что там… это… когда было… – тяжело выдавливая слова, заговорил Петя.
– Все хорошо. – Аварон направлял его рукой, как пьяного.
– А веревка? Лопнула?
– Лопнула, – кивнул Аварон.
Трое ребятишек сидели на заборе и грызли семечки.
– Дядь, а вы кинщик новый? – спросил один.
– Нет, я не кинщик, – ответил Аварон.
На станции валила толпа с подошедшей электрички. Старухи торговали цветами и семечками. Низкорослая продавщица запирала магазин на большой амбарный замок. Рядом кривоногий худой шофер задвигал в хлебный фургон деревянные противни.
Аварон подвел Петю к магазину.
– Закрыла уже, – покосилась на них продавщица и сунула ключ в карман жакета.
– Отвезите нас в Москву, – обратился Аварон к шоферу.
– А чего такое? – Шофер задвинул последний противень. – Еще лектрички ходят.
– Нам очень нужно.
– Да мне на базу. – Шофер закрыл жестяные двери фургона.
– Болен, что ли, малой? – полусонно спросила продавщица.
Аварон молчал.
– Так вам, может, «скорая» нужна? – Шофер заломил кожаную фуражку. – До Малаховки могу подвезти.
– Нам очень нужно в Москву.
– Не, до Малаховки.
– Ладно, пошла я. – Продавщица косолапо побрела прочь.
– Садитесь, – шофер кивнул на фургон. – Гражданин, у вас покурить не будет?
– Я не курю, – ответил Аварон и стал помогать Пете забраться в кабину.
Когда уселись, шофер завел мотор, вырулил к переезду, встал у опущенного шлагбаума.
Петя сидел между шофером и Авароном, держа руки у груди и напряженно глядя вперед. Аварон вжался правым боком в дверь, стараясь не коснуться того, что Петя прижимал к груди. Высокий лоб его покрылся испариной, по вискам из-под шляпы тек пот.
