– Разумно, – задумчиво потер широкую переносицу Мамут.
– Господа, у меня есть тост, – встал, решительно зашуршав рясой, отец Андрей. – Я предлагаю выпить за моего друга Сергея Аркадьевича Саблина.
– Давно пора, – усмехнулась Румянцева.
Саблин хмуро глянул на батюшку.
– Россия наша – большинское болото, – заговорил отец Андрей. – Живем мы все как на сваях, гадаем, куда ногу поставить, на что опереться. Не то чтоб народ наш дрянной до такой степени, а метафизика места сего такова уж есть. Место необжитое, диковатое. Сквозняки гуляют. Да и люди тоже – не подарок. Трухлявых да гнилых пруд пруди. Иной руку тянет, о чести говорит, святой дружбой клянется, а руку его сожмешь – гнилушки сыпятся. Поэтому и ценю я прежде всего в людях крепость духа. С Сергеем Аркадьичем мы не просто друзья детства, однокашники, собутыльники университетские. Мы с ним братья по духу. По крепости духовной. У нас есть принципы незыблемые, твердыня наша, – у него своя, у меня своя. Если бы я в свое время принципами поступился, теперь бы панагию носил да в Казанском соборе служил. Если бы он пошел против своей твердыни – давно бы ректорской мантией шуршал. Но мы не отступили. А следовательно, мы не гнилушки. Мы твердые дубовые сваи русской государственности, на коих вырастет новая здоровая Россия. За тебя, мой единственный друг!
Саблин подошел к нему. Они расцеловались.
– Прекрасно сказано! – потянулся чокнуться Румянцев.
– Я не знал, что вы вместе учились, – чокнулся с ними Мамут.
– Как интересно! – глотнула шампанского Арина. – А вы оба философы?
– Мы оба материалисты духа! – ответил отец Андрей, и мужчины засмеялись.
– И давно? – спросила Румянцева.
– С гимназейской поры, – ответил Саблин, сдвигая манжеты и решительно беря в руки берцовую кость.
– Так вы и в гимназии вместе учились? – спросила Арина. – Вот те на!
– А как же. – Отец Андрей сделал грозно-плаксивое лицо и заговорил фальцетом: – Саблин и Клёпин, опять на Камчатку завалились? Пересядьте немедленно на Сахалин!
– Ааа! Три Могильных Аршина! – захохотал Саблин. – Три Могильных Аршина!
– Кто это? – оживленно блестела глазами Арина.
– Математик наш, Козьма Трофимыч Ряжский, – ответил отец Андрей, разрезая мясо.
– Три Могильных Аршина! Три Могильных Аршина! – хохотал с костью в руке Саблин.
– А почему его так прозвали? – спросила Румянцева.
– У него была любимая максима в пользу изучения математики: каждый болван должен уметь… а-ха-ха-ха! Нет… а-ха-ха-ха! – вдруг захохотал отец Андрей.
– Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! – зашелся Саблин. – Три… ха-ха!.. Три… ха-ха!.. Могильных… а-га-га-гаааа!
– Он… а-ха-ха!… он… транспортиром однажды, помнишь, измерял угол… а-ха!.. угол идиотизма у Бондаренко… а тот… а-ха-ха! Ааааа!
Саблин захохотал и затрясся так, словно его посадили в гальваническую ванну. Кость выпала из его рук, он со всего маха откинулся на спинку стула, стул пошатнулся, опрокинулся, и Саблин повалился на спину. Отец Андрей хохотал, вцепившись пальцами в свое побагровевшее лицо.
В столовую вошла Саблина в новом длинном платье темно-синего шелка. Следом вошел Лев Ильич.
Саблин корчился на ковре от смеха.
– Что случилось? – спросила Александра Владимировна, останавливаясь возле него.
– Гимназия. Воспоминания, – жевал Мамут.
– Стишок? – Она прошла и села на свое место.
– Что за стишок? – спросил Румянцев.
– Стишок! Ха-ха-ха! Стишок, господа! – Саблин сел на ковре. – Ой, умираю… стишок я сочинил про моего друга-камчадала Андрея Клёпина… ха-ха-ха… ой… сейчас успокоюсь… прочту…
– Отчего этот хохот? – спросила Саблина.
– Не напоминай, Христа ради, а то… хи-хи-хи… мы поумираем… все! все! все! Стихотворение!
– При мне, пожалуйста, не читай эту гадость. – Саблина взяла бокал, Лев Ильич наполнил его шампанским.
– Ну, радость моя, здесь же все свои.
– Не читай при мне.
– Начало, только начало:
У меня есть друг Андрей
По прозванью Клёпа.
Нет души его добрей, –
Пьет шартрез, как жопа.
– Прекрати! – Саблина стукнула по столу. – Здесь ребенок!
– Кого вы имеете в виду? – лукаво улыбнулась Арина.
Раз приходит он ко мне,
Говорит: – Послушай!
Искупался я в говне
И запачкал душу!
– Нет! Душа твоя чиста! –
Я вскричал, ликуя. –
Как у девочки…
– …пизда и как кончик хуя, – произнесла Арина, исподлобья глядя на Саблина.
– А ты откуда знаешь? – уставился на нее Саблин.
– Мне отец Андрей рассказывал.
– Когда это? – Саблин перевел взгляд на батюшку.
– Все вам, Сергей Аркадьевич, надо знать, – сердито пробормотал Мамут, намазывая мясо хреном.
Все засмеялись. Арина продолжала:
– Мне в вашем стихотворении больше всего конец нравится:
Мораль сей басни такова:
Одна у Клёпы голова.
Другую оторвали
Две девочки в подвале.
– Какая гадость… – выпила Саблина. – Мерзкая гадость и тошная пошлость.
– Да! – С добродушной улыбкой на пьяноватом лице Саблин поднял стул, уселся на него. – Как давно все было… Помнишь, как Шопенгауэра читали?
– У Рыжего? – с наслаждением пил шампанское отец Андрей.
– Три месяца вслух одну книгу! Зато тогда я понял, что такое философия!
– И что же это такое? – спросила Румянцева.
– Любовь к премудрости, – пояснил Мамут.
Неожиданно отец Андрей встал, подошел к Мамуту и замер, теребя пальцами крест.
– Дмитрий Андреевич, я… прошу у вас руки вашей дочери.
Все притихли. Мамут замер с непрожеванным куском во рту. Арина побледнела и уперлась глазами в стол.
Мамут судорожно проглотил, кашлянул.
– А… как же…
– Я очень прошу. Очень.
Мамут перевел взгляд оплывших глаз на дочь.
– Ну…
– Нет, – мотнула она головой.
– А… что…
– Я умоляю вас, Дмитрий Андреевич. – Отец Андрей легко встал на колени.
– Нет, нет, нет, – мотала головой Арина.
– Но… если вы… а почему же? – щурился Мамут.
– Умоляю! Умоляю вас!
– Ну… откровенно… я… не против…
– Не-е-е-ет!!! – завопила Арина, вскакивая и опрокидывая стул.
