– Верующая! А крест твой где? – спросил Паша.
– Так эти суки и крест с меня содрали!
– И крэст? Такие плахие? – покачал головой Парваз.
– Они меня чуть не угробили! Я до сих пор трясусь вся! Не веришь – поехали на Воробьевы горы, я найду это место, вот тебе крест!
– Какой крэст? Какой, блядь, крэст? На тебе пробы негде ставить! Крэст!
– Не веришь – Наташку позови! Она все видела! Как я голая да измудоханная приползла!
– Наташ! – крикнул Паша.
Тут же появилась Наташа.
– Когда она пришла?
– Где-то час назад.
– Голая?
– Голая.
– Одна?
– С каким-то козлом.
– Паш, это водила, он подвез меня, когда я…
– Молчи, пизда. И что это за козел?
– Да какой-то с серьгой, бородатый… Она ему бабки должна была. И в ванной отсосала.
– Да это за то, что подвез! За дорогу! Я ж без ничего выбежала!
– Молчи, плесень подзалупная. О чем они пиздели?
– Да ни о чем. Отсосала по-быстрому, сказала, если хочешь – заходи еще.
– Ах ты, срань! – Николаева гневно смотрела на Наташу.
– Парвазик, она сказала, что мне больше белья не даст. – Наташа не обращала внимания на Николаеву.
Парваз и Паша переглянулись.
– Парвазик… – Николаева качала головой. – Парвазик… она врет, сука, я… да она все время в моих платьях ходила! Я ей все делала!!
– Кто в доме? – спросил Наташу Парваз.
– Ленка и Сула. Спят.
– Давай их сюда.
Наташа вышла.
– Парвазик…
Николаева стояла на коленях. Лицо ее исказилось. Брызнули слезы:
– Парвазик… я… я… всю правду сказала… я вот столечко не соврала, клянусь… клянусь… клянусь…
Она трясла головой. Полотенце размоталось. Край его закрыл ее лицо.
Парваз встал. Подошел к мойке. Наклонился к мусорному ведру.
– Я тебе тагда паверил. Я тебя тагда прастил. Я тебе тагда памог.
– Парвазик… Парвазик…
– Я тебе тагда вернул паспорт.
– Клянусь… клянусь…
– Я тагда падумал: Аля женщина. Но теперь я панимаю: Аля не женщина.
– Парвазик…
– Аля – крыса памойная.
Из мусорного ведра он вынул пустую бутылку из-под шампанского. Брезгливо взял двумя пальцами:
– «Полусладкое».
Рывком сдвинул стол в сторону. Поставил бутылку на пол посередине кухни.
В кухню вошла Сула: 23 года, маленькая, каштановые волосы, смуглое, непривлекательное лицо, большая грудь, стройная фигура, цветастый халат.
И сразу за ней – Лена: 16 лет, высокая, хорошо сложенная, красивое лицо, светлые длинные волосы, розовая пижама.
Обе встали у двери. За ними показалась Наташа.
– Девочки, у меня плахая новость, – заговорил Парваз. – Очень плахая. – Сунул руки в узкие карманы. Привстал на носках. Качнулся: – Сегодня ночью Аля савершила плахой паступок. Павела себя как крыса памойная. Нарубила себе па-подлому. Наплевала на всех. И насрала на всех.
Он замолчал. Николаева стояла на коленях. Всхлипывала.
– Раздевайся, – приказал Парваз.
Николаева развязала пояс халата. Повела плечами. Халат соскользнул с ее голого тела. Парваз сдернул с ее головы полотенце:
– Садись.
Она встала. Перестала всхлипывать. Подошла к бутылке. Примерилась. Стала садиться влагалищем на бутылку.
– Нэ пиздой! Жопой садысь! Пиздой ты на меня работать будэшь!
Все молча смотрели.
Николаева села на бутылку анусом. Балансировала.
– Сидеть! – прикрикнул Парваз.
Она села свободней. Вскрикнула. Оперлась руками о пол.
– Бэз рук, пизда! Бэз рук! – Парваз ударил ногой по ее руке. И резко нажал на плечи:
– Си-дэ-ть!
Николаева закричала.
Мохо
19.22.
Тверская улица, дом 6
Темно-синий «Пежо-607» въехал во двор. Остановился.
Боренбойм сидел с газетой на заднем сиденье: 44 года, среднего роста, лысоватый, блондин, умное лицо, голубые глаза, узкие очки в золотой оправе, темно-зеленая тройка. Дочитал. Кинул на переднее сиденье. Взял узкий черный портфель.
– Завтра полдесятого.
– Хорошо, – кивнул шофер: 52 года, продолговатая голова, пепельные волосы, большой нос, большие губы, коричневая куртка, голубая водолазка.
Боренбойм вышел. Направился к подъезду № 2. В кармане у него зазвонил мобильный. Он вынул его. Остановился. Приложил к уху:
– Да. Ну? Так уже ж договорились. В девять, там. Не, давай наверху, там кухня лучше, и потише. Чего? А чего он мне в контору не позвонил? А? Леш, ну что за разговоры… испорченный телефон какой-то! Как я могу заочно давать советы? Пусть приедет нормально. Вообще по облигациям сейчас – порядок полный, они пухнут уже второй месяц, там предмета для разговора нет. А? Давай. Все… Да, Леш, ты про Володьку слышал? Там ночью экскаватор подогнали и два банкомата ковшом вырыли. Да! Мне Савва рассказал. Ты расспроси, он знает подробности. Вот такие сибирские помидоры. Ну, все.
Боренбойм вошел в подъезд.
Кивнул вахтерше: 66 лет, худощавая, парик, очки, серо-розовая кофта, коричневая юбка, валенки.
Он сел в лифт. Поднялся на третий этаж. Вышел. Достал ключи. Стал отпирать дверь.
Вдруг ему в спину что-то уперлось. Он стал оборачиваться. Но кто-то сильно схватил его за левое плечо:
– Не оглядываться. Смотреть вперед.
Боренбойм посмотрел на свою дверь. Она была стальной. Окрашенной серым.
– Открывай, – приказал низкий мужской голос. Боренбойм дважды повернул ключ.
– Входи. Дернешься – кладу на месте.
Боренбойм не двигался. В щеку ему уперся торец пистолетного глушителя. Он пах ружейным маслом.
– Не понял? До одного считаю.
Боренбойм толкнул дверь рукой. Вошел в темную прихожую.
Рука в коричневой перчатке вынула ключ из двери. Мужчина вошел вслед за Боренбоймом. И сразу закрыл за собой дверь.
– Свет включи, – приказал он.
Боренбойм нащупал широкую клавишу выключателя. Нажал. Сразу вспыхнул свет во всей пятикомнатной квартире. И зазвучала музыка: Леонард Коэн, «Сюзанн».
– На колени. – Мужчина ткнул Боренбойма пистолетом между лопаток.
