Сотни три окружённых сумели прорваться и, хрипя из последних сил, побежали в попытке спастись. Кого-то настигали и безжалостно резали. Другие, не в силах бежать, останавливались и принимали последний бой. Наиболее выносливые продолжали бежать, забросив на спины щиты, часто оглядываясь, чтобы не пропустить настигающий удар.
Эрл оказался в числе вырвавшихся. Вместе со вспыхнувшей надеждой на спасение, чувством парализующего страха, который юноша изо всех сил подавлял, не позволяя ему завладеть сердцем, он испытывал сильнейший позор оттого, что приходится трусливо бежать. Бежать с венцом отца на голове, отца, погибшего в схватке и передавшего ему символ власти династии Саорлингов, благодаря которому его приняли за тень короля, пришедшую поддержать сражающихся соотечественников.
Эти мысли жгли юношу позором, но ноги сами бежали, хотя где-то в глубине сознания тлело желание остановиться и погибнуть достойно, встретить смерть лицом, а не спиной. Но ноги против воли несли его в окружении десятка уцелевших воинов, тяжело дышащих, оскалившихся, со вздувшимися на шеях венами… Постепенно они разбегались в разные стороны, пропадая в темноте, а преследователи, не желая далеко отрываться от своих, отставали.
Юноше удалось затеряться среди холмистой пустоши, накрытой тёмным небом с тяжёлыми тучами. Эрл испытывал муки жажды, с трудом сглатывая вязкую слюну. Он лежал на спине, раскинув руки и ноги, вслушиваясь в звуки возможной погони, но, кажется, ему удалось убежать. Откуда-то издалека доносились выкрики энгортов, празднующих победу. Наряду с позорным бегством это причиняло особенные душевные страдания. Он — трус, он бежал, желая уцелеть, когда другие сражались. Он кричал, что смерть превыше бесчестия и запятнал себя этим бесчестием. Он такой же, как и презираемые им аджероны, чья конница покинула сегодняшнее сражение. Что случилось с ним? Какие силы несли его тело, сжавшееся в страхе? О, боги! Отец Ируст обязательно проклянёт его, когда узнает об этом… Как теперь он сможет носить корону отца? Нет, конечно, не сможет, потому что уже недостоин этой чести… А Ойси? Ведь он говорил девушке, что идёт сражаться за свою страну и готов погибнуть за неё. Нет, так больше нельзя…
Эрл решительно поднялся. Осмотревшись, он увидел одинокий большой камень, подошёл, завернул плотнее перемётную суму, мечом выкопал под глыбой ямку, засунул туда суму, ногой закидал землёй и затоптал. Вот так. Он недостоин этого венца.
Понимая, что жить с таким позором не в силах, юноша пошёл туда, откуда бежал. Он смоет позор кровью, потому что не сможет жить с этим и постоянно мучиться.
Каждый шаг обратно давался с трудом, но Эрл упрямо шёл, понимая, что совершает непростительную ошибку, ведь речь ни много ни мало идёт о его жизни, с которой он решил расстаться по доброй воле, тогда как ничто не мешает скрыться. Попадавшиеся по пути погибшие воины, кому посчастливилось вырваться, но не удалось убежать, усиливали желание повернуть и спастись, но юноша продолжал идти, стиснув зубы, испытывая странное ощущение злорадства к себе самому, сначала трусливо бежавшему, а теперь наказывающему себя за это.
Из-за невысокого холма донеслись голоса, а затем показался свет факелов. Навстречу юноше вышли с десяток легионеров. И он, и они одновременно с лязгом обнажили мечи и бросились вперёд: Эрл в желании на этот раз умереть достойно, а легионеры — схватить попавшегося беглеца. Зазвенели клинки, послышались гортанные выкрики, заметалось пламя факелов. Их энгорты одновременно использовали как оружие, размахивая, стараясь обжечь глаза всего лишь одному беглецу, ловко орудующему мечом, от которого в муках уже умирали двое легионеров. Юноша применил всё, чему его научил отец Ирýст, но на шум схватки всё подбегали и подбегали воины. Он успел убить четверых и двоих ранить, после этого его всё же свалили и связали, зачем-то сохранив жизнь.
Эрла подхватили под руки, заломив их связанные, и потащили к месту самого сражения, шумно галдя, освещая дорогу факелами. Повсюду лежали тела погибших, их становилось всё больше по мере того как процессия приближалась к месту битвы. Да и самих легионеров было уже столько, что и не сосчитать, многие лежали раненые, тяжёлым оказывали помощь, остальные стойко переносили боль на ногах, доносились стоны через многоголосье гомона, радостных выкриков, бряцания оружия, команд военачальников, ржания и топота лошадей.
Юношу подтащили к группе людей, расположившихся особняком, здесь стояли караулы, и не было толпы.
Жёсткая сильная рука вздёрнула за волосы его голову вверх, заставив смотреть вперёд, где верхом на жеребце сидел сурового вида человек, облачённый в дорогие и практичные доспехи.
— Мой господин! — воскликнул державший юношу за волосы. — Поймали ещё одного. По твоему приказу не стали его убивать.
— Отдайте его монахам, — произнёс всадник. — Зачем сюда привели?
Последовал послушный ответ:
— Да, мой господин.
Всадник тронул коня и в окружении хорошо вооружённых конных спутников куда-то поехал.
— Рано радуешься, сын шакала, — зашипел истязатель, потащив Эрла в сторону. — Думаешь, если наш военачальник приказал вас больше не убивать, то ваши поганые жизни вне опасности? Когда ты узнаешь, то будешь молить, чтобы я убил тебя на месте.
Эрл уже сам всё понял, когда услышал, как всадник приказал отдать его монахам. Эти душегубы в обличье посвящённых отцов исповедующих каноны Учения Трёх Великих Первопредков будут рады замучить убеждённого сторонника и почитателя Откровений Предтечей. А муки его ждут страшные, ибо сам он никогда не откажется от своей веры, не произнесёт «отрекаюсь».
«Лучше бы я погиб в сражении… — смятенно думал Эрл. — Это мне за мою трусость…»
Когда его бросили на колени и в очередной раз задрали голову вверх, юноша увидел тех самых монахов, что во время сражения уже пытались склонить оставшихся к своей вере.
Они по-прежнему не снимали с голов капюшоны, и лиц их в темноте совсем не было видно. Отцы разместились на одном из невысоких многочисленных возвышений пустоши, устланной телами погибших в сече и раненых, чьи непрерывные многоголосые стоны доносились отовсюду. Возвышение хорошо освещалось многими факелами, выхватывая из темноты хаос тел.
— Вот, преподобнейший, ещё одного изловили, — сказал старший, таскавший всё это время Эрла.
Монах, сидевший на камне, не шелохнулся. Он какое-то время из-под капюшона смотрел на пленника, затем проскрипел:
— Принимаешь каноны Учения Трёх Великих Первопредков?
Эрл узнал голос. Этот монах отбил от своей груди брошенный кем-то дротик.
— Нет, не принимаю, потому как нет таких богов, и каноны по сути своей являются ложными, — ответил юноша.
Преподобнейший, как назвал его легионер, пошевелился, складки на одежде дрогнули.
— Как это нет таких богов? — спросил он вкрадчиво. — А летописи, дошедшие до нас о древних временах, когда боги спускались с небес и дали людям знания о канонах? А память человеческая, сохранившая об этом воспоминания, передававшиеся из поколения в поколение? А как же, наконец, Авéста — наша священная книга, называемая «Свитки», где запечатлены сами каноны Учения?
