Дрожа, Гида обернулась к Кристине за помощью. Напрасно. Глаза подружки были холодны, как будто это Гида предала ее, а не наоборот. Вперед с ножницами в руке выступила Л., она срезала ими ценник, свисавший с ворота Гиды. Но над чем, не могла понять Гида, над чем они смеются? Над кубинскими туфлями на каблуке? Над черными чулками в сеточку? Над этим красивым лиловым костюмом? Вот Папе, например, ее покупки понравились. Он сам привел ее в шикарный универмаг – впрочем, из тех, где над дверями все же не висит знак «Цветным входа нет» и где нефам нет ограничений: и уборной пользуйся, и шляпы примеряй (тулью для этого папиросной бумагой обкладывают), и раздеться можно в специальной кабинке. Гида подобрала себе вещи, подобные тем, что видела в отеле на шикарных женщинах, поэтому широкую улыбку продавца и веселый смех других покупательниц она поняла как одобрение ее выбора. «Выглядишь – просто отпад!» – сказала одна из них и фыркнула от удовольствия. Когда она вышла из кабинки в светло-бежевом платье с вышитыми на плече красными розами и низким лифом, где грудям оставалось место на вырост, Папа улыбнулся, кивнул и говорит: «Берем-берем! Берем всё!»
Все три дня они с утра до вечера ходили по магазинам, и Папа разрешал ей покупать что в голову придет, вплоть до помады «Вечер в Париже». Утром они понарошку боролись, потом завтракали у Рейнода. В отличие от их отеля, в том, где они остановились, своего ресторана не было, что Папу очень порадовало: он любил выискивать заведения негритянского бизнеса, где дела шли хуже, чем у него. Он водил ее на Брод-стрит, в магазины Эдвардса, Вулворта, Хэнсонса, где были куплены не только туфли на высоком каблуке, но также и гу-арачи
[44]
, и лаковые домашние тапочки, и сетчатые чулки. Она оставалась одна лишь по вечерам, когда он на несколько часов уходил в гости к друзьям или заниматься бизнесом. Гида против этого совершенно не возражала – у нее были книжки-раскраски, журналы с картинками и куклы, которых надо вырезать из бумаги, а потом вырезывать им одежду. Да и улица тоже. Из их окна на втором этаже она, как зачарованная, наблюдала за движением транспорта и народом внизу. Туда-сюда ползали черные машины с прямоугольными крышами и поминутно блеяли. Сновали солдаты, матросы, женщины в шляпках, маленьких, как подушечки для булавок. Повсюду киоски с овощами и плакаты на стенах:
ТЫ ЗАПИСАЛСЯ ДОБРОВОЛЬЦЕМ?
ДЯДЕ СЭМУ БЕЗ ТЕБЯ ТРУДНО!
Папа водил ее смотреть «Как зелена была моя долина» и «Китти Фойл». Когда смотрели «Гроздья гнева», она так истово и долго плакала, что его носовой платок вымок до нитки. И как ни чуден был медовый месяц, ей не терпелось скорей вернуться и обо всем поведать Кристине. Но ее обидели, и все рассказы остались втуне.
Был еще раз, когда она попыталась помириться с Кристиной, предложив ей поносить свое обручальное кольцо, но тут взорвалась вся кухня. Все четверо – Мэй, Л., Кристина и Гида – чистили овощи, когда Гида сняла колечко, протянула его Кристине и говорит:
– Хочешь? Можешь поносить.
– Какая же ты дурочка! – вскричала Мэй.
И даже Л. не осталась равнодушной.
– Будь осторожнее, – сказала она. – Смотри, накличешь!
А Кристина вдруг разревелась и выскочила за дверь. Спряталась за бочкой с дождевой водой и давай кричать ей оттуда:
– Ы-тидагей а-ридагей ы-бидагей я-нидагей! Н-ои-дагей у-кидагей ил-пидагей е-тидагей я-бидагей а-зида-гей о-гидагей о-дидагей у-видагей а-юидагей ен-рида-гей у-дидагей о-дидагей а-мидагей и орт-тидагей!
Гида низко склонилась лицом к фасоли, которую перебирала. «А-ридагей ы-бидагей я-нидагей!» – звенело и отдавалось у нее в ушах.
В ту ночь, когда Кристину после дурацкой попытки сбежать притащил назад шериф Бадди Силк и она получила от матери по морде, Гида ей ни слова не сказала. Еще чего! Она стояла на ступеньках с Папой и держала его руку в своей. Прошло еще две недели, и Кристину спровадили, так что Гида осталась сама по себе. А Л. и Папа сделались ее ангелами-хранителями в этом загадочном мире.
– А я своего отца даже и не видела, – сказала Джуниор. – Его убили на войне. Вьетнам.
– По крайней мере, он хоть выполнил свой долг, – сказала Гида.
– А матери на меня вообще плевать было.
– Моей тоже.
– Наверное, мне надо замуж выйти – вот вроде как вы.
– Смотри, хуже бы не получилось.
– Ну, вам-то вон какой дом остался замечательный.
– Мой Вьетнам. Правда, я выжила. – «До поры», – добавила она про себя. – Но то, что он оставил меня хорошо обеспеченной, это ты верно говоришь.
– Ну вот, ну вот! Неужто вы не рады, что он вас пожалел?
– Пожалел? – ощетинилась Гида. – Что ты такое говоришь?
– Ну, не «пожалел»… Я не то хотела сказать. Я в смысле – он должен был понимать, что вам одиноко.
– Конечно, он понимал. Но это была не жалость. Это… это… – Так она и не смогла произнести нужное слово, да и от него не слышала с тысяча девятьсот сорок седьмого года ни разу. По отношению к себе то есть, а слушала-то двадцать четыре года. Рыдания, которыми она разразилась, когда он умер, были так неудержимы оттого, что ей окончательно стало ясно: это слово она не услышит больше никогда.
– Слушай. – Она потянулась рукой назад, тронула Джуниор за локоть. – Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала. То есть вместе. Чтобы мы вместе кое-что сделали. В этом есть нечто для тебя тоже, не только для меня.
– Конечно. Что?
– Мне нужны кое-какие документы. Но они там, куда я сама добраться не могу. Ты должна будешь меня туда отвести, а потом помочь найти их.
– Куда отвести?
– В отель. На чердак. И нам понадобится авторучка.
Джуниор его обыскалась. И в других комнатах искала тоже, потому что, сидя в его кабинете, надев его галстук, уже не чувствовала лосьонной отдушки и в ушах не раздавалось его «Привет, малышка». А может, и не нужно у него спрашивать. Была ему охота во всякую ерунду вдаваться. Может, ему наперед ясно, что она знает, как поступить. Во-первых, неплохо бы уточнить с Кристиной: убедиться, что они с ней в дружбе – на случай, если план Гиды провалится. А вывести Гиду к машине, чтобы Кристина этого не заметила, будет нетрудно: распорядок в доме не менее жесткий, чем в исправиловке.
Вечером она примостилась на корточках около Кристины, которая сидела на заднем крылечке с банкой «пепси» в одной руке и сигаретой в другой. Не обращая внимания на погоду, Кристина не утеплилась ничем, кроме безрукавки, поддетой под фартук. Джуниор кивком указала на пачку сигарет:
– Можно, я тоже возьму?
– Покупай свои. Тебе платят. Мне – нет.
– А вдруг мне дорого, а, Кристина?
– Если тебе не дорого это кольцо в носу, тогда и сигареты не дорого.
