– Я принесла вам фасолевого супу, – сказала я.
– Вряд ли я его проглотить смогу, – отвечала она.
– Попробуйте хоть немножко, – стала я уговаривать.
– Нет, он слишком густой. Не могу – слишком густой.
– Хотите, я его чуточку водой разбавлю?
– Нет. Унеси. Принеси лучше холодной воды, больше мне ничего не надо.
– Хорошо, мэм. Можно мне вас кое о чем спросить, мэм?
– О чем же, Сэти?
– Что значит «характеристики»?
– Что?
– Слово такое. Характеристики.
– О, господи! – Она помотала головой на подушке. – Характеристики – это свойства, черты. Кто тебя научил такому?
– Я слышала, как учитель это слово сказал.
– Принеси мне холодной воды, Сэти. Эта степли-лась.
– Да, мэм. Черты?
– Воды, Сэти. Холодной воды.
Я поставила кувшин на поднос рядом с тарелкой супа из белой фасоли и пошла вниз. Потом принесла свежей холодной воды и поддерживала миссис Гарнер голову, пока она пила. Пила она долго – опухоль ей мешала. Потом она снова легла на подушку и утерла рот. Похоже, она наконец напилась вволю. И вдруг она нахмурилась и говорит мне:
– Знаешь, я никак не могу проснуться. Единственное, чего я хочу все время,
– спать.
– Ну так спите, мэм, – сказала я ей. – Я обо всем сама позабочусь.
Но она не могла успокоиться: а как же это? а как же то? Сказала, что уверена, с Халле проблем не будет, но вот ей хочется знать, ладит ли учитель со всеми Полями и Сиксо.
– Да, мэм, – сказала я. – Вроде бы так.
– Они действительно делают то, что он велит?
– Им и велеть-то ничего не нужно, мэм.
– Хорошо. Это милость Божья. Я, конечно, спущусь вниз через денек-другой. Мне просто нужно немного отдохнуть. Вот и доктор еще должен прийти. Завтра ведь, так?
– Вы сказали «черты», мэм? -Что?
– Черты, свойства, мэм?
– Хм. Ну, например, лету свойственна жара. Характеристика – это основная черта, свойство, признак вещи. Самое для нее естественное.
– А их может быть больше, чем одна?
– Конечно может, и даже довольно много. Вот тебе пожалуйста: этот ребенок всегда сосет палец. Это одна из его черт, но есть и другие. Смотри, держи Билли подальше от Рыжей Коры. Мистер Гарнер никогда не давал ей телиться каждый год. Сэти, ты меня слышишь? Отойди от окна и слушай.
– Да, мэм, я все слышу.
– Попроси моего деверя подняться после ужина наверх.
– Хорошо, мэм.
– Если станешь мыть голову как следует, то и вшей у тебя не будет.
– У меня и нет никаких вшей, мэм!
– Ну, не знаю, а хорошенько вымыть голову тебе не мешало бы! И перестань чесаться. И не говори, что у нас мыло кончилось.
– Нет, что вы, мэм.
– Ну вот и хорошо. Сил больше нет разговаривать. – Да, мэм. Я сейчас уйду.
– И спасибо тебе, Сэти.
– Да что вы, мэм.
Ты была слишком маленькой, чтобы помнить нашу хижину. Твои братья спали под окном. А мы втроем – я, ты и твой папа – у стены. Ночью, после того как я услышала, зачем учитель взялся обмерять меня, я никак не могла уснуть. Когда вернулся Халле, я спросила, что он думает насчет этого учителя, и он сказал, что тут и думать-то нечего. Он ведь белый, разве не так? Но мне хотелось знать, похож он на мистера Гарнера или нет.
– Что ты хочешь этим сказать, Сэти?
– Он и она, – сказала я, – они оба не такие, как те белые, которых я видела раньше, в большой усадьбе, где жила до Милого Дома.
– Что значит «не такие»? – спросил он.
– Ну, – сказала я, – они, например, всегда говорят тихо.
– Это не так уж важно, Сэти. Все они говорят одно и то же. Громко или тихо.
– Но мистер Гарнер позволил тебе выкупить мать, – сказала я.
– Да. Позволил.
– Ну?
– Если б он не позволил, она бы просто упала на горячую плиту у него на кухне.
– И все-таки он позволил! Позволил тебе отработать за нее.
– Угу.
– Проснись, Халле!
– Я не сплю.
– Он ведь мог сказать «нет». А он тебе не отказал.
– Нет, он не отказал мне. Она здесь проработала десять лет. И ты думаешь, она способна была еще десять проработать? Я расплачиваюсь с ним за ее последние годы жизни, а взамен он получил тебя, меня и еще троих наших малышей. Мне осталось еще год свой долг отрабатывать, всего один год. Но этот учитель говорит, чтобы я эту затею бросил. Говорит, овчинка выделки не стоит. Говорит, лучше мне дополнительно работать прямо здесь, в Милом Доме.
– И он собирается тебе за эту дополнительную работу платить?
– Нет конечно.
– А как же быть? Сколько тебе еще нужно выплатить?
– Сто двадцать три доллара семьдесят центов.
– Он разве не хочет их получить?
– Ему кое-что другое нужно.
– Что?
– Не знаю. Но что-то нужно. Во всяком случае, он больше не разрешает мне куда-нибудь из Милого Дома уходить. Говорит, на стороне платят гроши, а мальчики у нас еще слишком малы.
– Но как же нам добыть денег, которые ты должен?
– У него, должно быть, есть другой способ получить их.
– Какой другой?
– Не знаю, Сэти.
– Но как? Как же он их получит?
– Это не самый главный вопрос. Есть и поважнее.
– Какой?
Он приподнялся, повернулся ко мне и нежно коснулся моей щеки костяшками пальцев.
– Главный вопрос в том, кто теперь выкупит тебя? Или меня? Или ее? – Он показал туда, где лежала ты.
– Что?
– Если я буду работать только в Милом Доме и здесь же долг отрабатывать, что останется у меня на продажу?
Он повернулся на бок и сразу заснул, а я, хоть и считала, что заснуть не смогу, тоже заснула, но ненадолго. Что-то из сказанного Халле, а может, из того, о чем он умолчал, разбудило меня. Я вдруг села, словно меня кто толкнул, и ты тоже почему-то проснулась и начала плакать. Я взяла тебя на руки и стала укачивать, но места было маловато, и я вышла с тобой на улицу, на воздух. Ходила там взад-вперед, взад-вперед. Вокруг было совершенно темно, только в верхнем окне дома светилась лампа. Миссис Гарнер, должно быть, так и не встала с постели. Я никак не могла выбросить из головы те слова, что, видно, меня и разбудили: «А мальчики у нас еще слишком малы». Да, он именно так сказал, из-за этого я и не могла больше уснуть. Ведь мальчики ходили за мной по пятам целыми днями, со мной вместе пололи сорняки, доили коров, собирали хворост для растопки. Но все это – пока. Пока. До поры до времени.
