Собственной жизнью еще можно рискнуть, но не жизнью брата. Так отвечали другие глаза. «Тише, тише, успокойся, – говорили они. – Держись за меня».
Восемьдесят шесть дней – и жизнь наконец умерла. Поль Ди бил ее головой о камни изо дня в день, так что она уже и пикнуть не смела. Восемьдесят шесть дней, и его руки были теперь спокойны, спокойно ждали всю ночь, заполненную вознею крыс, этого «Хай-й-й-й!» на рассвете и остервенело сжимали тяжелую кувалду. Жизнь катилась дальше – по мертвецам. Или ему так казалось.
Шли дожди.
Змеи спускались с ветвей короткохвойных сосен и болиголова.
Шли дожди.
Через пять дней кипарисы, тюльпанные деревья и карликовые пальмы поникли под тяжестью вод, лившихся с небес в полном безветрии. На восьмой день исчезли голуби, на девятый ушли даже саламандры. Псы опустили уши и понурили головы. Люди не могли работать. Приковывание к общей цепи происходило ужасно медленно, даже завтрак оставался не съеден, танец тустеп превратился в тяжкое волочение ног по раскисшей траве и жидкой грязи.
Было решено запереть всех по отдельности до тех пор, пока не прекратится дождь и белые не смогут нормально ходить по земле, черт бы ее побрал, а ружья перестанет заливать и собаки поднимут наконец головы. Итак, общая цепь была теперь продета через сорок шесть дужек в наручниках, тоже сделанных вручную лучшими мастерами Джорджии.
Дождь все шел.
В своих норах люди слышали плеск поднимающейся воды и выгладывали наружу, опасаясь щитомордников. Земляной пол в их жилищах превратился в жидкую грязь; они сидели в этой грязи, спали в ней, мочились в нее. Полю Ди порой казалось, что рот у него постоянно открыт и оттуда доносится разрывающий горло крик – а может, кричал кто-то другой? Потом ему вдруг показалось, что он плачет. Какие-то струйки бежали у него по щекам. Он поднял руки, чтобы вытереть слезы, и увидел на них темно-коричневую жижу: размокшая глина просачивалась сквозь дощатую крышу. Скоро доски не выдержат, подумал он, и меня раздавит здесь, как клеща. А потом все произошло так быстро, что он и задуматься не успел. Кто-то резко дернул цепь – один раз, но достаточно резко, чтобы Поль Ди споткнулся и шлепнулся прямо в грязь. Он так и не понял, как догадался – и как догадались все остальные, – что нужно схватить обеими руками цепь слева от себя и что было силы дернуть, чтобы и следующий тоже непременно узнал о поданном сигнале. Вода уже была по щиколотку, она сплошным потоком текла через дощатый настил, на котором он спал. А потом—уже не вода: канава переполнилась, и жидкая грязь просачивалась отовсюду.
Они ждали – все и каждый из сорока шести. Не кричали, хотя кое-кому, должно быть, стоило черт знает каких усилий не закричать. Жидкая грязь доходила Полю Ди уже до бедер, и он крепко держался за прутья решетки. Потом снова дернули за цепь – на этот раз слева и не так сильно, как в первый раз, потому что теперь цепь тонула в грязи.
Казалось, они вновь выстраиваются в ряд, приковывая себя к общей цепи. Один за другим, начиная с Сигнальщика, находившегося на самом конце цепи, они ныряли – туда, в жидкую грязь, под решетку, ослепшие, ощупью пробираясь вперед. Кому-то хватило сообразительности обмотать голову рубахой, прикрыть лицо; кто-то даже надел ботинки. Остальные просто погружались, проваливались в жижу и слепо проталкивались вперед, вверх, надеясь глотнуть воздуха. Некоторые потеряли направление, и соседи, чувствуя по беспорядочным рывкам цепи что-то неладное, пытались, дергая за цепь, вернуть их в прежнее положение. Потому что, если бы погиб один, погибли бы и все остальные. Та цепь, что связывала их, теперь должна была либо спасти их всех вместе, либо всех вместе утопить, и Сигнальщик был залогом их освобождения. Благодаря этой цепи они переговаривались, как Сэм Морзе, и, слава Тебе, Господи, все вышли на свет божий. Неприкаянные души, ожившие мертвецы с оковами на руках, они доверились дождю и темноте, да, но сильнее всего они доверяли сейчас Сигнальщику и друг другу.
Как призраки брели они мимо навесов, под которыми лежали совсем приунывшие сторожевые псы; мимо двух хижин, где прятались от дождя охранники, мимо конюшен со спящими лошадьми, мимо клеток с курами, прятавшими голову под крыло… Луна помочь не могла – ее не было. Поле превратилось в болото, тропа – в заполненную грязью канаву. Вся Джорджия, казалось, расплывается, тает в воде. Мох падал с ветвей огромных старых дубов и облеплял им лица, мешая пройти. Штат Джорджия тогда включал и территорию всей Алабамы и Миссисипи, так что необходимости пересекать какую бы то ни было границу не было. Если бы они об этом знали, то непременно обошли бы стороной не только Альфред и дивной красоты скалы полевого шпата, но и Саванну и спустились бы прямо к Морским островам по реке, что текла с отрогов Голубого хребта. Но они этого не знали.
Рассвело, и они сгрудились в рощице из редких деревьев с красными цветами. С наступлением ночи они выползли на небольшой холм, моля, чтобы дождь не прекращался, щитом прикрывая их и заставляя людей сидеть по домам. Они мечтали о какой-нибудь уединенной хижине подальше от господских усадеб, где кто-нибудь из рабов, возможно, будет плести веревку или печь картошку на каминной решетке. Но нашли только лагерь с больными индейцами чероки, по названию племени которых и названа белая роза с гладким стеблем, символ штата Джорджия.
Из индейцев чероки был уничтожен каждый десятый, но они были упорны и явно предпочитали неспокойную жизнь гонимых судьбе тех, кто оказался в Оклахоме. Болезнь, что косила их теперь, была похожа на ту, что погубила половину племени два столетия назад. Между этими двумя бедствиями они успели посетить Георга III в Лондоне, начали выпускать собственную газету, научились плести корзины на продажу, провели генерала Оглторпа
[5]
через леса по непроходимым тропам, помогали Эндрю Джексону
[6]
победить криков
[7]
, выращивали маис, составили собственную конституцию, подали петицию королю Испании, пережили эксперимент Дартмута, открывали больницы и приюты, создали собственную письменность, успешно сопротивлялись поселенцам, охотились на медведей и переводили Библию. Все это принесло весьма мало пользы. Их вынудил переселиться к реке Арканзас тот самый президент, на стороне которого они сражались с криками, и это переселение уменьшило их численность еще на четверть.
В этом-то переселении все и дело, поняли они и, отделившись от тех чероки, которые подписали договор, ушли далеко в леса и стали ждать конца света. Напавшая на них болезнь была не таким уж несчастьем по сравнению с теми событиями, которые произошли на их памяти. И все же они старались по возможности оберегать друг друга от заражения. Здоровые переселились в другой лагерь, на расстоянии нескольких миль; больные же остались рядом с могилами умерших – либо выжить, либо присоединиться к мертвым.
