— Какую просьбу? — удивился
Фандорин, уверенный, что у белоглазого бред. — И как вы можете спасти мне
жизнь?
— О просьбе после. Вы обречены. Спасти
могу только я. Вас убьют ваши же начальники. Они вас вычеркнули. Из жизни. Я не
смог вас убить. Другие сделают это.
— Чушь! — воскликнул Эраст Петрович,
но под ложечкой противно засосало. Куда подавалась полиция? Где Караченцев?
— Давайте так. — Раненый облизнул
серые губы. — Я говорю, что вам делать. Если вы мне верите, то выполняете
просьбу. Если нет — нет. Слово?
Фандорин кивнул, заворожено глядя на человека,
явившегося из прошлого.
— Просьба такая. Под кроватью портфель.
Тот самый. Его никто искать не будет. Он всем только мешает. Портфель ваш. Там
же конверт. В нем пятьдесят тысяч. Конверт отошлите Ванде. Сделаете?
— Нет! — возмутился коллежский
асессор. — Все деньги будут переданы властям. Я не вор! Я чиновник и
дворянин.
Ахимас прислушался к тому, что происходило с
его телом. Кажется, времени остается меньше, чем он думал. Говорить становилось
все труднее. Успеть бы.
— Вы никто и ничто. Вы труп. —
Силуэт сыщика начинал расплываться, и Ахимас заговорил быстрее. — Соболев
приговорен тайным судом. Императорским. Теперь вы знаете всю правду. За это вас
убьют. Государственная необходимость. В портфеле несколько паспортов. Билеты на
парижский поезд. Отходит в восемь. Успеете. Иначе смерть.
В глазах потемнело. Ахимас сделал усилие и
отогнал пелену.
Соображай быстрей, поторопил он. Ты умный, а у
меня уже нет времени.
Белоглазый говорил правду.
Когда Эрасту Петровичу это стало окончательно
ясно, он покачнулся.
Если так, он — конченый человек. Лишился всего
— службы, чести, жизненного смысла. Негодяй Караченцев предал его, послал на
верную смерть. Нет, не Караченцев — государство, держава, отчизна.
Если остался жив, то лишь благодаря чуду.
Точнее Масе.
Фандорин оглянулся на слугу. Тот таращил
глаза, приложив руку к ушибленному виску.
Бедняжка. Никакая голова, даже самая чугунная,
такого обращения не выдержит. Ах, Маса, Маса, что же нам с тобой делать? Связал
ты свою жизнь не с тем, с кем нужно.
— Просьбу. Обещайте, — едва слышно
прошептал умирающий.
— Выполню, — нехотя буркнул Эраст
Петрович. Белоглазый улыбнулся и закрыл глаза.
Ахимас улыбнулся и закрыл глаза.
Все хорошо. Хорошая жизнь, хороший конец.
Умирай, приказал он себе.
И умер.
Глава последняя, в которой все
устраивается наилучшим образом
Вокзальный колокол ударил во второй раз, и
локомотив «эриксон» нетерпеливо засопел дымом, готовый сорваться с места и
побежать по сияющим рельсам вдогонку за солнцем. Трансевропейский экспресс
«Москва — Варшава — Берлин — Париж» готовился к отправлению.
В спальном купе первого класса (бронза —
бархат — красное дерево) сидел мрачный молодой человек в испачканном, порванном
на локтях кремовом пиджаке, невидящим взглядом смотрел в окно, жевал сигару и
тоже попыхивал дымом, но, в отличие от паровоза, безо всякого энтузиазма.
Двадцать шесть лет, а жизнь кончена, думал
отъезжающий. Всего четыре дня назад вернулся, полный надежд и сил. И вот
вынужден покидать родной город — безвозвратно, навсегда. Опороченный,
преследуемый, бросивший службу, изменивший долгу и отечеству. Нет, не
изменивший, это отечество предало своего верного слугу! Хороши государственные
интересы, если честного работника сначала превращают в бессмысленный винтик, а
потом и вовсе собираются уничтожить. Читайте Конфуция, господа блюстители
престола. Там сказано: благородный муж не может быть ничьим орудием.
Что теперь? Ославят, выставят вором, объявят
розыск на всю Европу.
Впрочем, вором не выставят — про портфель
предпочтут не поминать.
И в розыск тоже не объявят, им огласка ни к
чему.
Будут охотиться, рано или поздно найдут и
убьют. Трудно ли найти путешественника, которого сопровождает слуга-японец? А
куда Масу денешь? Один он в Европе пропадет.
Где он, кстати?
Эраст Петрович вынул брегет. До отправления
оставалось две минуты.
На вокзал приехали вовремя, коллежский асессор
(собственно, уже бывший) даже успел отправить в «Англию» некий пакет на имя
госпожи Толле, но без четверти восемь, когда уже сидели в купе, Маса
взбунтовался: заявил, что голоден, что есть в вагоне-ресторане куриные яйца,
мерзкое коровье масло и сырое, пропахшее дымом свиное мясо решительно
отказывается, и отправился на поиски горячих бубликов.
Колокол ударил в третий раз, паровоз бодро,
полнокровно загудел.
Не заплутал бы, пузырь косолапый. Фандорин
обеспокоено высунулся в окно.
Вон он, катится по платформе с бумажным
кульком изрядного размера. Голова замотана белым с двух сторон: шишка на
затылке еще не прошла, а теперь и на виске кровоподтек.
Но кто это с ним?
Эраст Петрович прикрыл ладонью глаза от
солнца.
Высокий, худой, с пышными седыми бакенбардами,
в ливрее.
Фрол Григорьевич Ведищев, личный камердинер
князя Долгорукого! Он-то что здесь делает? Ах, как некстати!
Ведищев заметил, замахал рукой:
— Господин Фандорин, ваше
высокоблагородие! Я за вами!
Эраст Петрович отпрянул от окна, но тут же
устыдился. Глупо. И бессмысленно. Да и разобраться надо, что за чудеса такие.
Вышел на перрон, держа портфель под мышкой.
— Уф, еле поспел…
Ведищев отдувался, вытирая пестрым платком
распаренную лысину.
— Едемте, сударь, их сиятельство ждут.
— Но как вы м-меня нашли?
Молодой человек оглянулся на вагон, медленно
тронувшийся с места.
Что ж, пусть себе. Какой смысл бежать по
железной дороге, если маршрут известен властям? Дадут телеграмму и арестуют на
первой же станции.
Придется выбираться из Москвы как-то иначе.
— Не могу я к его сиятельству, Фрол
Григорьевич. Мои обстоятельства таковы, что я вынужден покинуть службу… Я… Я
должен срочно уехать. А князю я все объясню в п-письме.
Да-да! Написать обо всем Долгорукому. Пусть
хоть кто-то узнает подоплеку этой страшной и неприглядной истории.
