С убийствами обстояло просто. Ахимас
существовал во вселенной один, со всех сторон окруженный самыми разными формами
чужой жизни — растениями, животными, людьми. Жизнь эта находилась в
беспрерывном движении: зарождалась, изменялась, прерывалась. Наблюдать за ее
метаморфозами было интересно, еще интереснее — влиять на них посредством своих
действий. Если вытоптать живое на одном участке вселенной, в целом от этого
мало что менялось — жизнь с восхитительной цепкостью заделывала образовавшуюся
брешь. Иногда жизнь представлялась Ахимасу буйно заросшим газоном, в котором он
выстригал линию своей судьбы. Тут требовались аккуратность и обдуманность: не
оставлять мешающих травинок, но и не трогать лишних, чтобы не нарушился ровный
и чистый контур. Оглядываясь на пройденный путь, Ахимас видел не срезанную
траву, а идеальную траекторию своего движения.
До сих пор стимулов для работы было два: найти
решение и получить деньги.
Однако первое занимало Ахимаса уже не так, как
раньше — для него осталось мало по-настоящему трудных задач, решать которые
было интересно.
Понемногу утрачивало смысл и второе.
На номерном счете в цюрихском банке лежало без
малого семь миллионов швейцарских франков. В Лондоне, в сейфе банка «Бэринг»,
хранилось ценных бумаг и золотых слитков на семьдесят пять тысяч фунтов
стерлингов.
Много ли денег нужно человеку, если он не
коллекционирует произведения искусства или бриллианты, не строит финансовую
империю и не одержим политическим честолюбием?
Расходы Ахимаса устоялись: двести-триста тысяч
франков в год уходило на обычные траты, еще в сто тысяч обходилось содержание
виллы. Деньги за нее были выплачены полностью еще в позапрошлом году, все два с
половиной миллиона. Дорого, конечно, но к сорока годам у человека должен быть
свой дом. Семьи, если человек особого склада, может и не быть, а дом нужен.
Своим жилищем Ахимас был доволен. Дом
полностью соответствовал характеру владельца.
Над Женевским озером, на самом краю узкой
скалы прилепилась небольшая вилла белого мрамора. С одной стороны — пустое,
вольное пространство, с другой — кипарисы. За кипарисами — высокая каменная
стена, за ней отвесный спуск в долину.
Ахимас мог часами сидеть на веранде, что
висела над водной гладью, смотреть на озеро и на дальние горы. Озеро и горы
тоже были формой жизни, но без суеты и возни, присущей фауне и флоре. С этой
формой жизни сделать что-либо было трудно, она не зависела от Ахимаса и потому
вызывала уважение.
В саду, среди кипарисов, белел изящный эрмитаж
с круглыми башенками по углам. В эрмитаже жила черкешенка Лейла. Ахимас привез
ее прошлой осенью из Константинополя. С парижским агентством и ежемесячной
сменой профессиональных женщин было давно покончено — наступил момент, когда
они перестали казаться Ахимасу такими уж разными. У него выработался свой вкус.
Вкус был такой: женщина должна быть красивой
без приторности, с природной грацией, не слишком разговорчивой, страстной без
навязчивости, нелюбопытной и главное — обладающей женским инстинктом, который
позволяет безошибочно чувствовать настроение и желания мужчины.
Лейла была почти идеальной. Она могла с утра
до вечера расчесывать длинные черные волосы, напевать, играть сама с собой в
нарды. Никогда не дулась, не требовала внимания. Кроме родного языка она знала
турецкий и чеченский, поэтому разговаривать с ней мог только Ахимас, с
прислугой Лейла объяснялась жестами. Если же ему хотелось развлечься, она знала
множество увлекательных историй из константинопольской жизни — раньше Лейла
жила в гареме у великого везиря.
В последнее время Ахимас брал работу редко,
два-три раза в год: или за очень большие деньги, или за какую-нибудь особенную
награду. Например, в марте поступил тайный заказ от итальянского правительства
— разыскать и уничтожить анархиста Джино Дзаппу по прозвищу Шакал, который
намеревался убить короля Умберто. Террорист считался крайне опасным и
совершенно неуловимым.
Само по себе дело оказалось несложным (Шакала
выследили помощники Ахимаса, а ему самому осталось только съездить в Лугано и
один раз нажать на спусковой крючок), но примечателен был обещанный гонорар.
Во-первых, Ахимас получил итальянский дипломатический паспорт на имя кавалера
Вельде, а во-вторых, привилегию на покупку острова Санта-Кроче в Тирренском
море. Если бы Ахимас пожелал воспользоваться привилегией и выкупить этот клочок
суши, он получил бы не только титул графа Санта-Кроче, но и право
экстерриториальности, что выглядело особенно привлекательно. Сам себе государь,
сам себе полиция, сам себе суд? Хм.
Из любопытства Ахимас съездил взглянуть на
остров и был околдован им. Там не было ничего примечательного, только скалы,
пара оливковых рощиц, бухта. По берегу весь островок можно было обойти за час.
Последние четыреста лет здесь никто не жил, лишь изредка заплывали рыбаки
пополнить запас пресной воды.
Графское звание Ахимаса привлекало мало, хотя
в путешествиях по Европе громкий титул иногда небесполезен. Но собственный
остров?
Там он мог бы быть наедине с морем и небом.
Там можно создать собственный мир, принадлежащий только ему одному. Заманчиво.
Удалиться на покой. Плавать под парусом,
охотиться на горных коз, чувствовать, что время остановилось и неотличимо от
вечности.
Хватит приключений, уж не мальчик.
И, может быть, обзавестись семьей?
Не то чтобы он думал о семье всерьез — скорее
для гимнастики ума. Ахимас знал, что семьи у него никогда не будет. Он боялся
того, что, лишившись одиночества, станет бояться смерти. Как боятся ее другие.
Сейчас он не страшился смерти вовсе. Это
составляло фундамент, на котором стояло крепкое здание, именуемое Ахимасом
Вельде. Ну, даст пистолет осечку, или жертва окажется чересчур ловкой и
удачливой. Тогда Ахимас умрет, только и всего. Это значит, что больше ничего не
будет. Кто-то из древних — кажется, Эпикур, — по этому поводу уже все
сказал: пока есть я, смерти нет, а когда придет она, то не будет меня.
Ахимас Вельде пожил и повидал достаточно.
Только любви не знал, но это уже из-за профессии. Привязанность ослабляет, а
любовь — та вовсе делает беззащитным. Ахимас же был неуязвим. Поди возьми
человека, который ничего не боится, никем и ничем не дорожит.
Но собственный остров — об этом стоило
поразмыслить.
Возникала одна проблема — финансовая. Выкуп
привилегии стоил дорого, на это ушли бы все средства из цюрихского и
лондонского банков. А на что обустраивать свое графство? Можно продать виллу,
но этого, пожалуй, не хватит. Тут нужен капитал поосновательней.
Или же выкинуть эти фантазии из головы?
Однако свой остров — это больше, чем своя
скала, а море больше, чем озеро. Можно ли довольствоваться малым, если тебе
предлагается большее?
* * *
