На шестой день, в субботу, надо было идти в
баню. Утром Женя подошла и шепнула: «Не ходи, скажи, что у тебя краски». «Какие
краски?» — не понял Ахимас. «Это когда в баню нельзя, потому что из тебя кровь
течет и нечисто. У некоторых наших девчонок уже бывает. У Кати, у Сони, —
объяснила она, назвав двух самых старших воспитанниц. — Мать Пелагея
проверять не будет, она брезгует». Ахимас так и сделал. Монашки удивились, что
так рано, но в баню разрешили не ходить. Вечером он сказал Жене: «В следующую
субботу уйду». По ее лицу потекли слезы. Она сказала: «Тебе нужно будет хлеба в
дорогу».
Теперь она свой хлеб не ела, а потихоньку
отдавала Ахимасу, и он складывал краюхи в мешок.
Но бежать Ахимасу не пришлось, потому что
накануне следующего банного дня, в пятницу вечером, в приют приехал дядя Хасан.
Он пошел к матери Пелагее и спросил, здесь ли девочка из немецкой деревни,
которую сжег абрек Магома. Хасан сказал, что хочет поговорить с девочкой и
узнать, как погибли его сестра и племянник. Мать Пелагея вызвала Лию Вельде в
свою келью, а сама ушла, чтобы не слушать про злое.
Хасан оказался совсем не таким, каким
представлял его Ахимас. Он был толстощекий, красноносый, с густой черной
бородой и маленькими хитрыми глазами. Ахимас смотрел на него с ненавистью,
потому что дядя выглядел точь-в-точь так же, как чеченцы, спалившие деревню
Нойесвельт.
Разговор не получался. На вопросы сирота не
отвечала или отвечала односложно, взгляд из-под белесых ресниц был упрямым и
колючим.
«Моего племянника Ахимаса не нашли, —
сказал Хасан по-русски с гортанным приклектыванием. — Может, Магома увел
его с собой?» Девчонка пожала плечами.
Тогда Хасан задумался и достал из сумки
серебряные мониста. «Гостинец тебе, — показал он. — Красивые, из
самой Шемахи. Поиграйся с ними пока, а я пойду попрошусь к игуменье на ночлег.
Долго ехал, устал. Не под небом же ночевать…»
Он вышел, оставив на стуле оружие. Едва за
дядей закрылась дверь, Ахимас отшвырнул мониста и кинулся к тяжелой шашке в
черных ножнах с серебряной насечкой. Потянул за рукоять, и показалась полоска
стали, вспыхнувшая ледяными искорками в свете лампы. Настоящая гурда, подумал
Ахимас, ведя пальцем по арабской вязи.
Тихонько скрипнуло. Ахимас дернулся и увидел,
как в щель на него смотрят смеющиеся черные глаза Хасана.
«Наша кровь, — сказал дядя по-чеченски,
обнажая белые зубы, — она сильней, чем немецкая. Поедем отсюда, Ахимас. В
горах заночуем. Под небом лучше спится».
Уже потом, когда Скировск скрылся за
перевалом, Хасан положил Ахимасу руку на плечо. «Отдам тебя учиться, но сначала
сделаю мужчиной. Надо Магоме за отца и мать мстить. Никуда не денешься, такой
закон».
Ахимас понял: вот этот закон правильный.
4
Ночевали, где придется: в заброшенных саклях,
в придорожных духанах, у дядиных кунаков, а то и просто в лесу, завернувшись в
бурку. «Мужчина должен уметь найти еду, воду и путь в горах, — учил Хасан
племянника своему закону. — Еще — защищать себя и честь своего рода».
Ахимас не знал, что такое честь рода. У него не было рода. Но уметь защищать
себя очень хотел и готов был учиться с утра до вечера.
«Затаи дыхание и представь, что от дула
тянется тонкий луч. Нащупай цель этим лучом, — учил Хасан, дыша в затылок
и поправляя мальчишечьи пальцы, крепко вцепившиеся в ружейное ложе. — А
сила не нужна. Ружье — оно как женщина или конь, дай ему ласку и понимание».
Ахимас старался понять ружье, прислушивался к его нервному железному голосу, и
металл начинал гудеть ему на ухо: чуть правей, еще, а теперь стреляй.
«Ва! — Дядя цокал языком и закатывал глаза. — У тебя глаз орла! Со ста
шагов в бутылку! Вот так же разлетится и голова Магомы!»
Ахимас не хотел стрелять в одноглазого со ста
шагов. Он хотел убить его так же, как тот убил Фатиму — ударом в висок, а еще
лучше — перерезать ему горло, как Магома перерезал горло Пелефу.
Из пистолета стрелять было еще легче. «Никогда
не целься, — говорил дядя. — Ствол пистолета — продолжение твоей
руки. Когда ты показываешь на что-то пальцем, ты ведь не целишься, но тычешь
именно туда, куда нужно. Думай, что пистолет — это твой шестой палец». Ахимас
показывал длинным железным пальцем на грецкий орех, лежавший на пне, и орех
разлетался в мелкое крошево.
Шашку Хасан племяннику не давал, говорил,
пусть сначала рука и плечо подрастут, но кинжал подарил в первый же день и
велел никогда с ним не расставаться — когда голый купаешься в ручье, вешай на
шею. Прошло время, и кинжал стал для Ахимаса частью тела, как жало для осы. Им
можно было нарубить хворост для костра, выпустить кровь из подстреленного
оленя, выстругать тоненькую щепку, чтобы после оленины поковырять в зубах. На
привале, когда не было дела, Ахимас кидал кинжал в дерево — то стоя, то сидя,
то лежа. Это занятие ему не надоедало. Сначала он мог попасть только в сосну,
потом в молодой бук, потом в любую ветку на буке.
«Оружие — хорошо, — говорил Хасан, —
но мужчина должен уметь справиться с врагом и без оружия: кулаками, ногами,
зубами, неважно. Главное, чтобы твое сердце загорелось священной яростью, она
защитит от боли, повергнет врага в ужас и принесет тебе победу. Пусть кровь бросится
тебе в голову, пусть мир окутается красным туманом, и тогда тебе будет все
нипочем. Если тебя ранят или убьют — ты и не заметишь. Вот что такое священная
ярость». Ахимас с дядей не спорил, но был не согласен. Он не хотел, чтобы его
ранили или убили. Для того чтобы остаться в живых, нужно все видеть, а ярость и
красный туман ни к чему. Мальчик знал, что сможет обойтись без них.
Однажды, это было уже зимой, дядя вернулся из
духана радостный. Верный человек сообщил ему, что Магома приехал из Грузии с
добычей и теперь пирует в Чанахе. Это было близко, два дня пути.
В Чанахе, большом немирном ауле, остановились
у дядиного кунака. Хасан пошел разузнать, что к чему, его долго не было, а
вернулся поздно, хмурый. Сказал, трудное дело. Магома — сильный и хитрый. Трое из
тех четверых, что были с ним в немецкой деревне, приехали и пируют вместе с
ним. Четвертого, кривоногого Мусу, убили сваны. Теперь вместо него Джафар из
Назрана. Значит, их пятеро.
Вечером дядя хорошо поел, помолился и лег
спать. Перед тем как уснуть сказал: «На рассвете, когда Магома и его люди будут
усталые и пьяные, мы пойдем мстить. Ты увидишь, как Магома умрет и окунешь
пальцы в кровь того, кто убил твою мать».
Хасан повернулся лицом к стене и сразу уснул,
а мальчик осторожно снял с его шеи шелковый зеленый мешочек. Там лежал толченый
корень ядовитого ирганчайского гриба. Дядя говорил, что если тебя поймала
пограничная стража и посадила в каменный мешок, откуда не видно гор и неба,
нужно посыпать порошком на язык, накопить побольше слюны и проглотить. Не
успеешь пять раз произнести имя Аллаха — и в темнице останется только твое
никчемное тело.
