Глава вторая,
в которой Фандорин
приступает к расследованию
К расследованию обстоятельств смерти
прославленного полководца и всенародного любимца Эраст Петрович приступил
довольно странно. С превеликим трудом прорвавшись в гостиницу, со всех сторон
окруженную двойным кордоном полиции и скорбящими москвичами (горестные слухи испокон
веку распространялись по древнему городу быстрей, чем ненасытные августовские
пожары), молодой человек, не глядя ни вправо, ни влево, поднялся в свой
двадцатый номер, бросил слуге фуражку и шпагу, а на расспросы лишь качнул
головой. Привычный Маса понимающе поклонился и проворно расстелил на полу
соломенную циновку. Куцую шпажонку почтительно обернул шелком и положил на
шифоньер, сам же, ни слова не говоря, вышел в коридор и встал спиной к двери в
позе грозного бога Фудомё, повелителя пламени. Когда по коридору кто-то шел,
Маса прикладывал палец к губам, укоризненно цыкал языком и показывал то на
запертую дверь, то куда-то в область своего пупка. В результате по этажу мигом
разнесся слух, что в двадцатом остановилась китайская принцесса на сносях и будто
бы даже уже рожает.
А тем временем Фандорин сидел на циновке и был
абсолютно неподвижен. Колени ровно расставлены, тело расслаблено, кисти
вывернуты ладонями вверх. Взгляд коллежского асессора был устремлен на
собственный живот, если точнее — на нижнюю пуговицу вицмундира. Где-то там, под
золотым двуглавым орлом, располагалась магическая точка тандэн, источник и
центр духовной энергии. Если отрешиться от всех помыслов и всецело отдаться
постижению самого себя, то в душе наступит просветление, и самая головоломная
проблема предстанет в виде простом, ясном и разрешимом. Эраст Петрович изо всех
сил старался отрешиться и просветлеть, что очень непросто и достигается лишь
путем долгой тренировки. Природная живость мысли и проистекающая отсюда
нетерпеливость делали упражнение в самоконцентрации особенно трудным. Но, как
сказал Конфуций, благородный муж идет не тем путем, что легок, а тем, что
труден, и потому Фандорин упорно всматривался в проклятую пуговицу, дожидаясь
результата.
Сначала мысли никак не желали отступать, а,
наоборот, плескались и бились, как рыбешки на мелководье. Потом все внешние
звуки постепенно стали отдаляться и исчезли вовсе, рыбешки уплыли на глубину, а
в голове заклубился туман. Эраст Петрович разглядывал золотой металлический
кружок с гербом и ни о чем не думал. Секунду, минуту или, может быть, час
спустя императорский орел вдруг явственно качнул обеими головами, корона
заиграла искорками, и Эраст Петрович встрепенулся. План действий составился сам
собой.
Кликнув Масу, Фандорин велел подать сюртук и,
пока переодевался, коротко объяснил своему вассалу, в чем суть дела.
Дальнейшие передвижения коллежского асессора
ограничивались пределами гостиницы и происходили по маршруту: вестибюль —
швейцарская — ресторан. Переговоры с гостиничной прислугой заняли не час и не
два, так что у двери отсека, который в «Дюссо» уже прозвали «соболевским»,
Эраст Петрович появился ближе к вечеру, когда тени стали длинными, а солнечный
свет густым и тягучим, как липовый мед.
Фандорин назвался жандарму, сторожившему вход
в коридор, и был немедленно впущен в царство печали, где говорили только
шепотом, а передвигались исключительно на цыпочках. Номер 47, куда вчера въехал
доблестный генерал, состоял из гостиной и спальни. В первой из комнат собралось
довольно много народу — Эраст Петрович увидел Караченцева с чинами жандармерии,
адъютантов и ординарцев покойного, управляющего гостиницей, а в углу, ткнувшись
носом в портьеру, глухо рыдал камердинер Соболева, известный всей России Лукич.
Все словно ждали чего-то, то и дело поглядывая на закрытую дверь спальни. К
Фандорину подошел обер-полицеймейстер и вполголоса пробасил:
— Профессор судебной медицины Веллинг
проводит вскрытие. Что-то долго очень. Поскорей бы уж.
Словно вняв пожеланию генерала, белая, с
резными львиными мордами, дверь дернулась и со скрипом отворилась. В гостиной
сразу стало очень тихо. На пороге появился седой господин с брыластым,
недовольным лицом, в кожаном фартуке, над которым посверкивал эмалью аннинский
крест.
— Ну вот, ваше превосходительство, кончено, —
мрачно произнес брыластый, который, видимо, и был профессором Веллингом. —
Могу изложить.
Генерал оглядел комнату и повеселевшим голосом
сказал:
— Со мной войдут Фандорин, Гукмасов и вот
вы. — Он небрежно мотнул подбородком на управляющего. — Остальных
прошу дожидаться здесь.
Первое, что увидел Эраст Петрович, войдя в
обитель смерти, — перетянутое черным шарфом зеркало в игривой бронзовой
раме. Тело усопшего лежало на на кровати, а на столе, видимо, перетащенном из
гостиной. Взглянув на очерченный белой простыней контур, Фандорин перекрестился
и на минуту забыл о следствии, вспомнив красивого, храброго, сильного человека,
которого знал когда-то и который теперь превратился в продолговатый предмет
неясных очертаний.
— Дело очевидное, — сухо начал
профессор. — Ничего подозрительного не обнаружено. Я еще сделаю анализы в
лаборатории, но абсолютно уверен, что жизнедеятельность прекратилась в
результате паралича сердечной мышцы. Налицо также паралич правого легкого, но это,
вероятнее всего, не причина, а следствие. Смерть наступила мгновенно. Даже
окажись рядом медик, спасти все равно не удалось бы.
— Но ведь он был молод и полон сил,
прошел через огонь и воду! — Караченцев приблизился к столу и отвернул
край простыни. — Неужто просто взял и умер?
Гукмасов отвернулся, чтобы не видеть мертвого
лица своего начальника, а Эраст Петрович и управляющий, наоборот, подошли
поближе. Лицо было спокойным и значительным. Даже знаменитые размашистые
бакенбарды, по поводу которых так подшучивали либералы и насмешничали
иностранные карикатуристы, в смерти пришлись кстати — обрамляли восковой лик и
придавали ему еще больше величия.
— Ох, какой герой, истинный
Ахиллес, — пробормотал управляющий, на французский манер рокоча буквой
"р".
— Время смерти? — спросил
Караченцев.
— Между первым и вторым часом
ночи, — уверенно ответил Веллинг. — Не ранее, но и никак не позже.
Генерал повернулся к есаулу:
— Что ж, теперь, когда причина смерти
установлена, можно заняться деталями. Рассказывайте, Гукмасов. И поподробней.
Поподробней есаул, видимо, не умел. Его
рассказ вышел коротким, но, впрочем, исчерпывающим:
— Прибыли с Брянского вокзала в шестом
часу. Михал Дмитрич отдохнул до вечера. В девять ужинали в здешнем ресторане.
Потом поехали кататься по ночной Москве. Никуда не заезжали. Вскоре после
полуночи Михал Дмитрич сказал, что желает вернуться в гостиницу. Хотел сделать
какие-то записи, он над новым боевым уставом работал…
