— Эраст Петрович, не так быстро, —
взмолился обер-полицеймейстер. — У меня голова кругом. Что за партия? Где?
У нас, в министерстве внутренних дел?
Фандорин пожал плечами:
— Очень возможно. Во всяком случае, без
вашего шефа графа Толстова не обошлось. Вспомните письмо, оправдывающее
Хуртинского, и депешу, покрывающую Певцова. Хуртинский оказался скверным
исполнителем. Слишком уж надворный советник был жаден — польстился на
соболевский м-миллион, решил совместить полезное с приятным. Но центральная
фигура во всей этой истории несомненно — светлоглазый блондин.
Здесь коллежский асессор встрепенулся,
осененный новой идеей.
— Постойте-ка… А может быть, все еще
с-сложней! Ну конечно!
Он вскочил и быстро прошелся по кабинету из
угла в угол — генерал только следовал взглядом за мечущимся Фандориным, боясь
нарушить ход мысли многоумного чиновника.
— Не мог министр внутренних дел
организовать убийство генерал-адъютанта Соболева, что бы тот ни затевал! Это
нонсенс! — От волнения Эраст Петрович перестал заикаться. — Наш
Клонов, скорее всего, — не тот капитан Певцов, о котором пишет граф.
Вероятно, настоящего Певцова уже нет на свете. Тут пахнет очень хитрой
интригой, задуманной таким образом, чтобы в случае провала все можно было
свалить на ваше ведомство! — неудержимо фантазировал коллежский
асессор. — Так, так, так.
Он несколько раз быстро хлопнул в ладоши —
напряженно слушавший генерал от неожиданности чуть не подпрыгнул.
— Предположим, министр знает о заговоре
Соболева и организует, за генералом тайную слежку. Это раз. Кто-то другой тоже
знает о заговоре и хочет Соболева убить. Это два. В отличие от министра, этот
человек, а вернее всего, эти люди, которых мы назовем контрзаговорщиками,
законом не связаны и преследуют какие-то свои цели.
— Какие цели? — слабым голосом
спросил вконец замороченный обер-полицеймейстер.
— Наверное, власть, — небрежно
ответил Фандорин. — Какие же еще могут быть цели, когда интрига
разворачивается на таком уровне? Контрзаговорщики имели в своем распоряжении
необычайно изобретательного и предприимчивого исполнителя, который нам известен
как Клонов. В том, что он никакой не купец, можно не сомневаться. Это человек
незаурядный, невероятных способностей. Невидим, неуловим, неуязвим. Вездесущий,
он повсюду появлялся раньше нас с вами, наносил удар первым. Хотя мы и сами
действовали быстро, он постоянно оставлял нас с носом.
— А вдруг он все-таки жандармский капитан
и действует по санкции министра? — спросил Караченцев. — Что
если… — Он сглотнул. — Что если устранение Соболева санкционировано
свыше? Извините, но мы с вами, Эраст Петрович, профессионалы и отлично знаем,
что для защиты государственных интересов иногда приходится прибегать к
нетрадиционным методам.
— Зачем тогда было выкрадывать портфель,
да еще из жандармского управления? — пожал плечами Фандорин. — Ведь
портфель и так уже попал в жандармское управление, и вы по инстанции переслали
бы его в Петербург, тому же графу Толстову. Зачем было огород городить? Нет,
министерство здесь не при чем. Да и убить всенародного героя — это вам не
какого-нибудь генерала Пишегрю в тюрьме удавить. Поднять руку на Михаила
Дмитриевича Соболева? Без суда и следствия? Нет. Евгений Осипович, при всех
несовершенствах нашей власти это уж чересчур. Не поверю.
— Да, вы правы, — признал
Караченцев.
— И потом легкость, с которой Клонов
совершает убийства, что-то уж больно мало похожа на государеву службу.
Обер-полицеймейстер поднял ладонь:
— Погодите-погодите, не увлекайтесь.
Какие, собственно, убийства? Мы ведь так и не знаем, был ли Соболев убит или
все-таки умер своей смертью. По результатам вскрытия получается — умер.
— Нет, убит, — отрезал Эраст
Петрович. — Хоть и непонятно, как удалось скрыть следы. Если б мы тогда
знали то, что знаем сейчас, мы, возможно, проинструктировали бы профессора
Веллинга провести исследование более дотошно. Он ведь заранее был уверен, что
смерть произошла вследствие естественных причин, а изначальная установка определяет
очень многое. И потом, — коллежский асессор остановился напротив
генерала, — ведь смертью Соболева не ограничилось. Клонов обрубил все
возможные концы. Я уверен, что таинственная смерть Кнабе — его рук дело.
Посудите сами, разве стали бы немцы убивать своего офицера генштаба, даже с
очень большого перепугу? Так в цивилизованных странах не делается. На худой
конец принудили бы застрелиться, но мясницким ножом в бок? Невероятно! Клонову
же это было бы очень кстати — мы с вами полностью уверились, что дело раскрыто.
Если бы не всплыл портфель с миллионом, мы бы поставили в расследовании точку.
Крайне подозрительна также внезапная смерть кельнера из «Метрополя». Этот
злосчастный Тимофей Спиридонович, видимо, провинился только тем, что помог
Клонову найти исполнительницу, Ванду. Ах, Евгений Осипович, мне все теперь
кажется подозрительным! — воскликнул Фандорин. — Даже смерть Миши
Маленького. Даже самоубийство Хуртинского!
— Ну уж это слишком, — скривился
обер-полицеймейстер. — Ведь предсмертная записка.
— Скажите, положа руку на сердце, стал бы
Петр Парменович накладывать на себя руки, оказавшись перед угрозой
разоблачения? Что, такой уж он был человек чести?
— Да вообще-то вряд ли. — Теперь уже
Караченцев вскочил и зашагал вдоль стены. — Скорее попробовал бы сбежать.
Судя по найденным у него в сейфе бумагам, покойник имел счет в цюрихском банке.
Не удалось бы сбежать — молил бы о пощаде, совал взятки судьям. Я эту породу
хорошо знаю, исключительной живучести людишки. Да Хуртинский скорей на каторгу
пошел бы, чем в петлю лезть. Однако записка начертана его рукой, это
несомненно…
— Более всего меня пугает то, что во всех
случаях подозрение об убийстве либо не возникает вовсе, либо, как в случае с
Кнабе или Мишей Маленьким, оно со всей определенностью ложится на кого-то
другого — в первом случае на германских агентов, во втором на Фиску. Это знак
высшего профессионализма. — Эраст Петрович прищурился. — Я одного в
толк не возьму — как он мог оставить в живых Ванду… Кстати, Евгений Осипович,
надо немедленно выслать за ней наряд и убрать ее из «Англии». Вдруг ей
протелефонирует настоящий Клонов? Или, того хуже, вздумает исправить свою
непонятную оплошность?
— Сверчинский! — крикнул генерал и
вышел в приемную распорядиться.
Когда вернулся, коллежский асессор стоял у висевшей
на стене карты города и водил по ней пальцем.
— Где это — Троицкое подворье? —
спросил он.
