Под визгливый женский хохот коллежского
асессора за ноги проволокли по полу за стойку, потом каким-то темным коридором.
Скрипнула дверца погреба, и в следующий миг Эраст Петрович ухнул в кромешную
тьму. Кое-как подобрался, но все равно ударился боком и плечом.
— Держи клюшки свои, горбушка! —
крикнули сверху со смехом. — Погуляй там, милостыньку пособирай!
На Фандорина один за другим упали оба его
коротких костылька. Тусклый квадрат наверху с треском исчез, и Эраст Петрович
закрыл глаза, потому что все равно ничего не было видно.
Изогнув кисть, он пощупал пальцами путы,
стягивавшие запястья. Ерунда — обычная веревка. Нужна мало-мальски твердая,
желательно ребристая поверхность и некоторое количество терпения. Что это там
такое? А, лесенка, о которую он только что ударился. Фандорин повернулся к
лесенке спиной и принялся быстро, ритмично тереть веревку о деревянный стояк.
Возни было, пожалуй, минут на тридцать.
И Эраст Петрович стал считать до тысячи
восьмисот — не для того, чтобы скоротать время, а чтобы не думать о страшном.
Но отсчет не мешал черным мыслям вонзаться иглами в бедное сердце коллежского
асессора.
Что же вы натворили, господин Фандорин! Нет
вам прощения и теперь уже не будет никогда.
Как можно было притащить в этот зверинец
своего старого учителя! Добрейший Ксаверий Феофилактович поверил своему
молодому другу, обрадовался, что еще может послужить на пользу отечества, а вон
как все вышло. И не судьба виновата, не злой рок, а неосторожность и
некомпетентность того, кому отставной пристав доверял, как самому себе. Ждали,
ждали хитровские шакалы Фандорина. Точнее, того, кто придет с «китаезой». На
верную казнь вел близких людей бездарный сыщик Фандорин. А ведь предупреждал
Грушин, что у Миши Маленького вся полиция куплена. Проболтался кому-то из своих
людей несимпатичный Хуртинский, а тот послал весточку на Хитровку. Куда как
просто. Потом, конечно, выяснится, что у них там в секретном отделении за иуда
такой, но ведь Масу с Грушиным не вернешь. Непростительная оплошность! Нет, не
оплошность, преступление.
Эраст Петрович застонал от нестерпимой
душевной муки, заработал руками еще быстрей, и веревка раньше ожидаемого вдруг
поползла, ослабла. Но не обрадовался коллежский асессор, а только закрыл
освободившимися ладонями лицо и заплакал. Ах, Маса, Маса…
Четыре года назад, в Иокогаме, спас Фандорин,
второй секретарь российского посольства, жизнь пареньку-якудза. С тех пор
Масахиро стал верным — да что там — единственным другом и не раз спасал жизнь
падкому на приключения дипломату, однако по-прежнему числил себя в неоплатном
долгу. Ради чего, господин Фандорин, притащили вы сюда, за тридевять земель, в
чужой мир, хорошего японского человека? Чтобы он нелепо, по вашей же вине,
погиб от подлого удара душегуба?
Горько, невыразимо горько было Эрасту
Петровичу, и если не разбил он себе голову о склизкую стену подвала, то лишь
благодаря предвкушению мести. Ох, как безжалостно отомстит он убийцам! Ксаверию
Феофилактовичу как христианину это, может, и все равно, а вот японская душа
Масы в ожидании следующего рождения наверняка возрадуется.
За собственную жизнь Фандорин больше не
опасался. Был у Миши Маленького хороший шанс прикончить коллежского асессора —
там, наверху, когда тот лежал на полу оглушенный, связанный и безоружный. А
теперь извините, ваше бандитское величество. Как говорят игроки, карта легла не
в вашу масть.
Медный крест на цепи и чудные звездчатые
вериги по-прежнему висели у бывшего горбуна на шее. Да эти болваны еще и
подарок преподнесли — клюшки в погреб швырнули. А это означало, что в
распоряжении Эраста Петровича был целый японский арсенал.
Он снял с шеи вериги и разъял их на звезды.
Пощупал краешки — отточены, как бритва. Звезды назывались сяринкенами, и умение
метать их без промаха входило в самую первую ступень подготовки ниндзя. В
серьезном деле кончики еще и отравой смазывают, но Фандорин рассудил, что ладно
будет и без яда. Теперь оставалось собрать нунтяку — оружие пострашнее любой
сабли.
Эраст Петрович снял с себя крест на цепочке.
Сам крест отложил в сторону, а цепочку разомкнул и приладил к ней свои
костыльки — к одному концу и к другому. Оказалось, что на деревяшках для этой
цели имеются специальные крючочки. Молодой человек, не вставая с земли,
высвистел нунтякой над головой молниеносную восьмерку и остался вполне
удовлетворен. Угощение готово, дело за гостями.
Нащупывая в темноте перекладины, поднялся по
лесенке. Уперся головой в люк — заперто с той стороны. Что ж, подождем. Овес к
лошади не ходит.
Он спрыгнул вниз, опустился на четвереньки,
зашарил руками по полу. Через минуту наткнулся на какой-то раскисший рогожный
куль, от которого невыносимо несло плесенью. Ничего, не до нежностей.
Эраст Петрович откинулся головой на
импровизированную подушку. Было очень тихо, только шныряли во тьме юркие
зверьки — наверное, мыши, а может, и крысы. Ох, скорей бы, подумал Фандорин и
сам не заметил, как провалился в сон — минувшей-то ночью поспать не довелось.
Проснулся от скрежета открываемой дверцы и
сразу вспомнил, где находится и почему. Неясно только было, сколько прошло
времени.
По лесенке, покачиваясь, спускался человек в
поддевке и юфтевых сапогах. В руке он держал свечу. Эраст Петрович узнал одного
из Мишиных «деловых». Следом в люк влезли знакомые хромовые сапожки с
серебряными оковками.
Всего гостей было пятеро — сам Миша Маленький
и четверо давешних. Для полного удовольствия не хватало только Абдула, отчего
Фандорин немного расстроился и даже вздохнул.
— Вот-вот, легаш, повздыхай, —
оскалился жемчужной улыбкой Миша. — Щас ты у меня так заорешь, что крысы
по щелям упрячутся. С дохлятиной обжимаешься? Энто правильно. Скоро сам такой
будешь.
Фандорин посмотрел на куль, служивший ему
подушкой, и в ужасе сел. С пола на него пялился проваленными глазницами давний,
разложившийся труп. «Деловые» заржали. У каждого кроме Миши Маленького в руке
было по свечке, а один еще и держал какие-то клещи или щипцы.
— Нешто не пондравился? — глумливо
поинтересовался недомерок. — О прошлую осень шпичка поймали, тоже с
Мясницкой. Знакомый ай нет? — Снова хохот, а мишин голос стал ласковым,
тягучим. — Долго мучился, сердешный. Как стали мы ему кишки из брюха
тянуть, и мамочку, и тятеньку вспомнил.
