Надворный советник приложил ладонь к
накрахмаленной груди с орденом.
— Совершенно не терпящие отлагательства.
Владимир Андреич, тут, изволите ли видеть, сметочка на окончание росписи Храма.
Предлагаю дать заказ господину Гегечкори, преславный живописец, и образа мыслей
самого похвального. Сумму запрашивает немалую, но ведь и сделает в срок —
человек слова. Вот здесь бы подпись вашу; и считайте, что дело исполнено.
Петр Парменович ловко подложил губернатору
бумагу, а сам уж тянул из папочки следующую.
— А это, Владимир Андреич, проект на
прорытие подземного метрополитена по примеру лондонского. Подрядчик — коммерции
советник Зыков. Большое дело. Я имел честь вам докладывать.
— Помню, — буркнул
Долгорукой. — Метрополитен еще какой-то выдумали. Денег-то много надобно?
— Пустяки-с. Зыков на изыскательские
работы всего и просит полмиллиончика. Я смету смотрел — толковая.
— «Всего», — вздохнул князь. —
С каких это богатств для тебя, Петька, полмиллиона пустяком стали? — И,
заметив взгляд Фандорина, удивленного столь фамильярным обращением губернатора
с начальником секретного отделения, пояснил. — Я с Петром Парменовичем
по-свойски, по-родственному. Он ведь у меня в доме вырос. Моего покойного
повара сынок. Вот бы Пармен, царствие ему небесное, послушал, как ты, Петруша,
миллионами-то швыряешься.
Хуртинский зло покосился на Эраста Петровича,
видно, недовольный напоминанием о своем плебейском происхождении.
— И вот еще касательно цен на газ. Я,
Владимир Андреич, докладную записочку составил. Хорошо бы в целях удешевления
уличного освещения тариф понизить. До трех рублей за тысячу кубических футов. И
так много берут-с.
— Ладно, давай свои бумажки, в карете
прочту и подпишу. — Долгорукой встал. — Пора ехать, пора. Негоже
заставлять высокую особу дожидаться. Идемте, Эраст Петрович, дорогой потолкуем.
В коридоре Фандорин почтительнейше
осведомился:
— А что, ваше сиятельство, разве государь
не пожалует? Все-таки не кто-нибудь умер, сам Соболев.
Долгорукой искоса посмотрел на коллежского
асессора и значительно произнес:
— Не счел возможным. Брата послал,
Кирилла Александровича. А почему — не нашего ума дело.
Фандорин только молча поклонился.
«Потолковать» дорогой не довелось. Когда уже
сели в карету — губернатор на мягкие подушки, Эраст Петрович напротив, на
обтянутую кожей скамейку, дверца вдруг снова распахнулась, и, кряхтя, влез
князев камердинер Фрол Ведищев. Бесцеремонно уселся рядом с князем и крикнул
кучеру:
— Трогай, Мишка, трогай!
Затем, не обращая на Эраста Петровича ни
малейшего внимания, развернулся к Долгорукому.
— Владимир Андреич, я с вами, —
объявил он тоном, не допускавшим возражений.
— Фролушка, — кротко молвил
князь. — Лекарство я выпил, а сейчас не мешай, у меня важный разговор с
господином Фандориным.
— Ничего, подождет разговор ваш, —
сердито махнул деспот. — Что вам за бумажки Петька подсунул?
— Да вот, Фрол. — Владимир Андреевич
раскрыл папку. — Заказ художнику Гегечкори на завершение росписи Храма. Уж
и смета составлена, видишь? А это — подряд купцу Зыкову. Будем под Москвой
железную дорогу рыть, чтоб быстрей доехать всюду было. И еще — о снижении цен
на газ.
Ведищев заглянул в бумаги и решительно
объявил:
— Нечего Храм Гегечкори этому отдавать,
он прохвост известный. Лучше бы кому из наших, московских, отдали. Им тоже жить
надо. Оно и дешевле будет, и красотой не хуже. Где деньги-то возьмем? Нет ведь
денег. А Гегечкори Петьке вашему дачу в Алабине разрисовать обещал, вон Петька
и старается.
— Так ты думаешь, не стоит заказ
Гегечкори давать? — задумчиво спросил Долгорукой и убрал бумагу вниз.
— Нечего и думать, — отрезал
Фрол. — Да и метрополитен этот — дурь одна. На кой дыру в земле копать и
паровоз туда запущать? Только казенные деньги на ветер выкидывать. Ишь чего
удумали!
— Ну, тут ты не прав, — возразил
князь. — Метро — дело хорошее. Вон у нас движение какое — еле ползем.
И правда: губернаторская карета застряла у
поворота на Неглинную, и сколько ни бились конвойные жандармы, никак не могли
расчистить дорогу, по случаю субботы сплошь забитую телегами и повозками
охотнорядских торговцев.
Ведищев покачал головой, словно князь и сам
должен был понять, что зря упрямится.
— Да ведь гласные в Думе скажут, совсем
Долгорукой из ума выжил. И питерские вороги тож не преминут. Не подписывайте,
Владимир Андреич.
Губернатор сокрушенно вздохнул, отложил и
вторую бумагу.
— А с газом что же?
Ведищев взял докладную записку, отодвинув
подальше, зашевелил губами.
— Это ладно, можно. Городу выгода, и
москвичам облегчение.
— Вот и я так думаю, — просветлел
князь, раскрыл прикрепленный на дверце пюпитр с письменным прибором и поставил
размашистую подпись.
Потрясенный этой невероятной сценой Эраст
Петрович изо всех сил делал вид, что ничего особенного не происходит, и с
повышенным интересом смотрел в окошко. Тут как раз подъехали к дому княгини
Белосельской-Белозерской, где остановились герцог Лихтенбургский и его супруга,
урожденная Зинаида Дмитриевна Соболева, получившая в морганатическом браке
титул графини Мирабо.
Эраст Петрович знал, что Евгений
Лихтенбургский, генерал-майор русской гвардии и шеф потсдамских лейб-кирасиров,
приходился родным внуком императору Николаю Павловичу. Однако знаменитого
василискова взгляда герцог от грозного деда не унаследовал — глаза его
высочества были цвета голубого саксонского фарфора и смотрели через пенсне
мягко, учтиво. Зато графиня оказалась очень похожа на своего великого брата. Вроде
бы и стать не та, и осанка отнюдь не воинственная, и овал лица нежен, а синие
глаза точь-в-точь такие же, и порода та самая, безошибочно Соболевская.
Аудиенция с самого начала пошла вкривь и вкось.
— Мы с графиней приехали в Москву совсем
по другому деву, а тут такое несчастье, — начал герцог, премило картавя на
твердом «л» и помогая себе взмахами руки, украшенной старинным сапфиром на
безымянном пальце.
Зинаида Дмитриевна не дала мужу договорить:
— Как, как это могло случиться?! —
вскричала она, и по очаровательному, хоть и распухшему от рыданий лицу потоком
хлынули крупные слезы. — Князь, Владимир Андреевич, горе-то какое!
