Вроде бы дело можно было считать законченным,
но Эрасту Петровичу, человеку любопытному, не давало покоя одно маленькое
наблюдение. Ванда уже несколько раз украдкой посмотрела на часы, и коллежскому
асессору показалось, что в этих мимолетных взглядах ощущается растущее
беспокойство. Между тем стрелка на часах потихоньку приближалась к десяти —
через пять минут будет ровно. Уж не ждет ли госпожа Ванда посетителя, и как раз
в десять? Не этим ли обстоятельством вызвана такая покладистость и
откровенность? Фандорин колебался. С одной стороны, интересно было узнать, кого
дожидается хозяйка в такой не ранний час. С другой стороны, Эраста Петровича с
детства приучили не навязывать своего общества дамам. Воспитанный человек, тем
более уже получив то, за чем пришел, в подобной ситуации откланивается и
уходит. Как быть?
Колебания разрешило такое здравое соображение:
если дотянуть до десяти и дождаться гостя, то увидеть его, предположим,
увидишь, но вот разговора при Эрасте Петровиче, увы, не состоится. А послушать,
о чем будет разговор, ужасно хотелось.
Посему Эраст Петрович встал, поблагодарил за
откровенность и распрощался, чем доставил мадемуазель Ванде явное облегчение.
Однако, выйдя из дверей флигеля, Фандорин не зашагал через двор, а остановился,
как бы отряхивая соринку с плеча и оглянулся на окна — не смотрит ли Ванда
вслед. Не смотрела. Что естественно — всякая нормальная женщина, от которой
только что ушел один гость и вот-вот придет другой, бросится не к окну, а к
зеркалу.
На всякий случая оглянувшись еще и на
освещенные окна номеров, Эраст Петрович поставил ногу на бордюр стены, потом
ловко оперся о скос подоконника, подтянулся, и мгновение спустя оказался над
окном вандиной спальни-гостиной, полуулегшись на горизонтальный выступ, что венчал
верхний окаем окна. Боком молодой человек пристроился на узком карнизе, ногой
уперся в бюст одной кариатиды, рукой ухватился за крепкую шею другой. Немного
поворочался и застыл, то есть, согласно науке японских ниндзя, «крадущихся»,
превратился в камень, воду, траву. Растворился в ландшафте. В стратегическом
смысле позиция была идеальная: со двора Фандорина было не видно — темно, да и
тень от балкона обеспечивала дополнительное прикрытие; из комнаты тем более. А
сам он видел весь двор и через раскрытое по летнему времени окно мог слышать
разговоры в гостиной. При желании и некоторой гуттаперчивости можно было даже
свеситься и заглянуть в щель между шторами.
Минус был один — неудобство положения.
Нормальный человек в такой изогнутой позе, да еще на каменной подставке шириной
в четыре дюйма долго не продержался бы. Однако высшая ступень мастерства в
древнем искусстве «крадущихся» состоит вовсе не в умении убить противника
голыми руками или спрыгнуть с крепостной стены — о, нет. Главное достижение для
ниндзя — постичь великую науку неподвижности. Лишь выдающийся мастер может
простоять в течение шести или восьми часов, не двинув ни единым мускулом.
Выдающимся мастером Эраст Петрович так и не стал, ибо обучался благородному и
страшному искусству в слишком позднем возрасте, однако в данном случае можно
было утешаться тем, что вряд ли слияние с ландшафтом продлится долго. Секрет
любого трудного деяния прост: нужно относиться к трудности не как к злу, а как
к благу. Ведь главное наслаждение для благородного мужа — преодоление
несовершенств своей натуры. Вот о чем следует размышлять, когда несовершенства
особенно мучительны — например, ужасно впиваются каменным углом в бок.
На второй минуте наслаждения задняя дверь
«Англии» распахнулась и появился мужской силуэт — плотный, уверенный, быстрый.
Лицо Фандорин увидел только мельком, когда мужчина перед самой дверью вошел в
прямоугольник падающего от окна света. Лицо как лицо, без особых примет:
овальное, глаза близко посажены, волосы светлые, надбровные дуги чуть выступают,
усы подкручены на прусский манер, нос средний, на квадратном подбородке ямочка.
Незнакомец вошел к Ванде без стука, что само по себе уже было интересно. Эраст
Петрович напряг слух. Почти сразу же из комнаты донеслись голоса, и тут
выяснилось, что одного слуха недостаточно — пришлось напрячь еще и знание
немецкого, ибо разговор происходил на языке Шиллера и Гете. В свое время
гимназист Фандорин не слишком преуспел в этой науке, так что главный фокус в
преодолении несовершенств естественным образом сместился от неудобства позы к
интеллектуальному напряжению. Нет худа без добра — про каменный угол как-то
забылось.
— Вы плохо мне служите, фройляйн
Толле, — произнес резкий баритон. — Конечно, хорошо, что вы взялись
за ум и сделали то, что вам было велено. Но зачем было ломаться и попусту меня
нервировать? Я ведь не машина, а живой человек.
— В самом деле? — насмешливо ответил
голос Ванды.
— Представьте себе. Вы все-таки выполнили
задание — превосходно. Но почему я должен узнавать об этом не от вас, а от
знакомого журналиста? Вы нарочно хотите меня злить? Не советую. — В
баритоне прибавилось металла. — Помните ли вы, что я могу с вами сделать?
Вандин голос откликнулся устало:
— Помню, герр Кнабе, помню.
Тут Эраст Петрович осторожно перегнулся и
глянул в комнату, но таинственный герр Кнабе стоял спиной. Он снял котелок, и
было мало что видно: гладко зачесанные волосы (блондин третьей степени с легким
оттенком рыжины, определил специальным полицейским термином Фандорин) и толстую
красную шею (на вид никак не менее шестого размера).
— Ладно-ладно, я вас прощаю. Ну же, не
дуйтесь.
Посетитель потрепал хозяйку короткопалой рукой
по щеке и поцеловал ниже уха. Лицо Ванды было на свету, и Эраст Петрович
увидел, как по тонким чертам пробежала гримаса отвращения.
К сожалению, пришлось прекратить визуальное
наблюдение — еще чуть-чуть, и Фандорин грохнулся бы вниз, что в данной ситуации
было бы совсем некстати.
— Расскажите мне всё. — Голос
мужчины стал вкрадчивым. — Как вы действовали? Вы использовали препарат,
который я вам дал? Да или нет?
Молчание.
— Очевидно, нет. Вскрытие не обнаружило
следов яда — это мне известно Кто бы мог подумать, что дело дойдет до вскрытия?
Ну же, что все-таки произошло? Или нам повезло, и он вдруг умер сам? Тогда это
рука Провидения, вне всякого сомнения. Бог хранит нашу Германию. — Баритон
взволнованно дрогнул. — Да что вы все молчите?
Ванда глухо произнесла:
— Уходите. Я не могу вас сегодня видеть.
— Опять женские штучки. Как я от них
устал! Ладно-ладно, не сверкайте глазами. Свершилось великое дело, и это
главное. Вы молодчина, фрейляйн Толле, и я ухожу. Но завтра вы мне все
расскажете. Это понадобится мне для отчета.
Звук продолжительного поцелуя. Эраст Петрович
поморщился, вспомнив отвращение на лице Ванды. Дверь хлопнула.
Герр Кнабе, насвистывая, пересек двор и исчез.
