Сегодня славно искупалась в Щучке. Вечера и ночи стоят холодные, градусов 10–12 тепла, не больше. А июль. Похоже скорее на конец августа. Звонила Коле на Мальту, у них там 36 градусов, и он читает «Преступление и наказание». Оп-па! Вот где настиг моего Колю сей великий инквизитор – Ф. М. Достоевский!
Настроение по-прежнему ровное. Пишу «Она» и «Солнцеворот». Пока без особых чудес, но они в экспозиции и не нужны. Самая горячая часть романа – третья, где Роза. И про Алёну, наверное, с этим рефреном («ещё можно пожить!») будет приятно писать. Но этот замысел и не предполагает резать читателя на мелкие кусочки. Я с ним играю, резвлюсь, это сложная, насмешливая вещь. Такой боли, как в «Смерти», больше не будет, надеюсь, никогда – да её сейчас и нет во мне. А была. Я помню, как весной 2004 года я плакала почти каждый день в течение двух месяцев. Поздно ночью, чтобы никто не видел. Да. Заразиться – так мигом, а выздоравливать – так годами приходится. Но время, время, дивный дар – что-то отнимает, а что-то и прибавляет.
Любе Аркус не понравился фильм «ХХ» и Н. Н. в нём. Она сказала: «Полное впечатление, что я вижу мертвеца». Мне-то кажется, что для этого фантомного образа мертвенность уместна. Но, конечно, омертвление в Н. Н. чувствуется, и началось оно давно. В апреле 2000, когда я заходила к нему в офис, он был ужасен. Всего один год прошёл, 1999, и такая перемена! Нет, ещё зимой 2000 он был живой, горячий, подвижный, откликался на разговор и участвовал в жизни. Начало февраля, мы сидим на кухне на Страстном бульваре, песни поём, всё отлично, весело, здорово, он шутит, смеётся, я чувствую его внимание, интерес, симпатию, да что там – в обнимку сидим, как птички, распеваем, это кому рассказать! И вот апрель, конец, кажется. Было тепло, солнечно. Не надо было мне заходить – он как-то отнекивался от встречи, но я упрямо пришла, и был ужас. Этого не объяснить. Чужой, мёртвый, злой, холодный человек-недочеловек-не вполне человек. Кругом какие-то рыла, сидят за столом вокруг салата с сыром «Фета» (был пост, а!) и жрут. Он вынул из холодильника бутылку клюквенного морса, налил себе стакан, завинтил пробку и поставил бутылку обратно. Я подумала: среди моих знакомых даже второго и третьего ряда нет никого, кто налил бы себе морс и не предложил мне. Я вдруг очнулась: где я? Какой-то заколдованный лес, замок людоеда. Меня зачаровали. Я попалась. Я смотрела на одно, а видела другое. Может, он и всегда был мертвяком, просто вдруг чары пропали, и мы увидели то, что было на самом деле?
Это вообще странная, дикая история – как я попала в заколдованный лес. Нет, чары существуют, это не сказка, я на себе испытала. Ясно, что любовь никогда не попадёт в эту очерченную мрачным запретом душу, но ещё что-то мерцало, не давало совсем уйти, то есть внутренне уйти от этого «человека». Я что-то значила в его жизни, может быть, мною его испытывали. Я иногда думаю, что мною испытывают людей, проверяют их на что-то. Вдруг человек увеличивается и входит в сознание и душу необычно, как драма, как источник радостей и тревог, как научная дисциплина, которую мне надо постичь. Я принимаю это. Я иду до конца, до точки, за которой – унижение моего достоинства, несовместимое с жизнью. Тут я останавливаюсь. До точки – дарю себя безоговорочно. После – ничего не может быть, обрыв. Стакан морса был такой точкой. Разумеется, не в морсе дело. В ощущении чужеродности и в сознании того, что это конец. Конечно, я всё надеялась, что он сыграет «Рождение богов», мою пьесу, написанную в 1996 году. Я до сих пор люблю её – в ней ничто не испортилось, не устарело. Правда, есть в ней какая-то загадка. Она смущает людей, волнует, потрясает даже – и смущает. Тайна какая-то. Что-то я открыла превышающее современность в этой штуке. Я давно никому её не давала – надо попробовать снова. Может, Стукалову? А Н. Н. сказал, что пьеса хорошая, и перестал потом вообще что-либо говорить на эту тему. Зачем ему ставить, трудиться, чтоб потом говорили – ах, какая пьеса. Делить славу – увольте. Лучше взять беспомощного драмодела, бесцветных мальчиков-девочек и царить над ними. Эгоцентризм за гранью разумного. Вот так вот, всё ищу союза, братства, взаимопонимания и взаимопомощи, а в ответ – ау! ау! А какой мог бы быть спектакль по «Рождению богов».
Никаких обид, никаких претензий. Ушла, и всё. Позвонила только один раз, после гастролей в 2001 году, стала рассказывать о впечатлении. Долго, по мобильному. Он сказал изумлённо: «Ты была на спектакле и не зашла? Ну, Москвина, ты даёшь…» Спрашивал, когда приеду в Москву. Договорились, что позвоню. Не позвонила. Не могла.
Ну, какие проблемы, Господи. Надо всего лишь больше писать – что-нибудь да вылезет, получится, воплотится. Вот и всё.
2005 год
Июля 9 число
Комарово
На часах 00:34
На весах 100,3
Этот дневник следовало бы назвать «Дневник одного превращения». Явно же я во что-то превращаюсь. Состояние метаморфозы интересно разнообразием и упругостью. Оно ведь длительно, постепенно, совсем несказочно, а, наоборот, реалистично. Прежнее «Я» не отступает, не исчезает, а де-формируется, то и дело как-то напоминая о себе.
Когда я возвращалась из города с концерта Филиппенко, в электричке продавали мороженое, и весёлый молодой человек, очень живой, приятный, стал жевать хычины (или другой какой ужас – тесто с фаршем), а девушка, похожая на Алсу, купила сахарную трубочку. И так вдруг захотелось съесть хычин и мороженое – с ума сойти, в полдвенадцатого ночи, это всё камнем пойдёт в желудок, но хычин пах как сволочь, а мороженое… я его любила когда-то. Ну и что – помучило и отпустило. Расплата ведь будет непременно, я знаю, все эти в охотку сожранные пустяки потом собираются в тоску, в комья жира, в сахар крови, в злость, раздражение, болезни.
Я хочу отжать себя и свою жизнь, отжать до упора, чтоб вышло всё лишнее – вода, жир, болезни, слабости, пустые мечты. Чистая энергия. Вот что мне нужно. Энергия равна массе, умноженной на скорость света. Чтобы добыть энергию, надо, значит, соединить массу и свет, слить их, присовокупить скорость – и чью! – света. Каждый день отжатия – моя победа. Свет, иди ко мне.
Я живу в Комарове с 23 июня. За это время написала четыре статьи (в «Пульс» – «Такая погода», в «Искусство кино» – «Михалков и пустота», в «Сеанс» – про три экранизации Акунина, в «Собаку» – про Секацкого). Начала «Солнцеворот (уже 20.000 знаков) и двинула «Она что-то знала». Да ещё дневник пишу после полуночи – неплохой старт. Я волновалась немного – вдруг из-за рационализации образа жизни я потеряю вдохновение, слово уйдёт от меня, поскучнеет? Ни фига: ещё лучше. Нет спешки, нет истерического драйва – тексты эпохи превращения положительно мне нравятся. И хочется работать, тянет, манит. И настроение всё время ровное и светлое (тьфу-тьфу-тьфу). То есть его, можно сказать, и нет. Есть состояние, а не настроение.
Итак, я попала в медицинский центр на Разъезжей улице в конце апреля, случайно. Просто зашла узнать, что это за методика 25-го кадра. И попалась. Визиты к врачам дали такую картину: гипотиреоз, диабет, гипертония и миома. Я стала выполнять указания, и всего через два месяца – сахар почти в норме, давление тоже, миома, скорее всего, уменьшается. 11 кг сброшено. Если всё идёт путём, завтра я перешагну страшную трёхзначную цифру своего веса. Ну почему, почему я не занялась собой раньше?! Удивительное дело: я как будто жила вне собственного тела. В нём вроде бы – и вне его. Нет, тело требует почтения, оно тоже ценность, как и прочие наши ингредиенты. Это банальность, но когда это почувствуешь так весомо, как я, не до оригинальничанья.
