– Я верю, Маша. Я сам знаю. Разрываюсь на части…
– Но мне ведь какая-то часть положена, правда?
– Правда.
– Подавай сюда мою часть… Мм, ничего, часть такая… не маленькая… моя? Честно – моя?
– Твоя, твоя… забирай…
Ранним утром Миша вернулся домой. Костян спит на раскладушке в кухне. Вышла Лена.
– Миша, у Даши температура тридцать девять.
– Вызывай врача.
– Там занято всё время. Надо ногами идти.
– Хорошо, сейчас схожу. А вообще зачем? Бюллетень тебе не нужен, диагноз и так ясен.
– Пусть послушают, вдруг воспаление лёгких?
– Хорошо. Хотя никакого воспаления лёгких у неё нет.
– Очень кашляет…
Костян ворочается.
– Что наш ярославский вепрь?
– Говорит – скоро на работу. Миша, пока Даша не выздоровеет, в деревню ехать нельзя.
– Да, Лена, да.
– Миша… – Лена гладит его по руке. – У нас в школе, рядом, место будет учительницы начальных классов. Я хочу пойти. Как ты думаешь? Семь шестьсот зарплата. Но ещё продлёнка – там полставки…
– Надо подумать. Всё, я пошёл в поликлинику.
– Миша, – говорит Лена тихо. – У нас всё в порядке?
– У нас всё отлично! – натянуто улыбается Миша.
Репетиция в «Свободной опере».
– Маша, – строго замечает Герцель. – Вы сегодня никуда не годитесь. У меня такое впечатление, что вы меня вообще не слышите! Ни слова! У вас завтра – «Прекрасная Елена», вы в состоянии петь? Придут эксперты из «Золотой маски», между прочим.
– Простите, Лев Давидович, – отвечает Маша. – У меня личное… Конечно, я буду петь.
– Репетиция закончена, – объявляет Герцель. – Маша, подойдите ко мне.
Артисты расходятся, Маша подходит к Герцелю.
– Что там у вас такое? – недовольно спрашивает Герцель. – Мужчина?
– Да.
– Серьёзное что-нибудь?
– Да.
– Плохо, – говорит Герцель. – Женатый, что ли?
– Да.
– Совсем плохо. Актёр? Музыкант?
– Нет.
– Хуже некуда, – констатирует Герцель. – Чужак из публики. Маша, вы можете понять, что вы – необыкновенный человек и всё обыкновенное – не для вас? Вот, – Герцель показывает на сцену, – ваше царство. Там, – Герцель показывает на пространство за окнами, – для вас нет ничего. Там горе, унижение, слёзы, распад, сломанная жизнь. Каждый раз, когда вы сунете туда своё красивое лицо – по нему кто-нибудь ударит. Это закон. Талант выдают только тем, кто там – жить не может. Вы мне верите?
– Да, – отвечает Маша. – Лев Давидович, не волнуйтесь так, я спою…
– И упав на колени, мы молим о чуде —
Одари нас своими благами вновь! —
поёт Маша в образе Прекрасной Елены Оффенбаха.
– В мире только любовь нас прощает и судит,
Миром правит любовь, миром правит любовь…
Не очень-то она и верит в то, о чём поёт, эта кокетливая рыжая вертушка, но, глядя на неё, переливающуюся, звонкую, радостную, так хочется жить, любить, петь…
Миша, Лена и Костян грузят машину – отправляются в деревню. Узлы, чемоданы, сумки. Миша взмок, бегая снизу вверх. Наконец, усаживаются. Лена и Даша на заднем сиденье, Даша со своим медведем.
– Внимание! – говорит Миша. – Работают все радиостанции Советского Союза! Сегодня у нас историческое событие – в известном направлении стартует машина «жигули»! Десять, девять, восемь…
– Надо же, какой ты весёлый… – замечает Лена. – Просто удивительно.
– Семь, шесть, пять…
– Первый раз вижу, чтоб с таким удовольствием собирался…
– Четыре, три, два… Один! Старт! – восклицает Миша. – Поехали! Я всегда весёлый, Лена, когда солнце светит. Ну, Костян, береги квартиру.
Костя машет вслед.
– Ты так и не сказал, когда приедешь.
– Ну, разберёмся. Приеду, куда я денусь.
– Денег на месяц в обрез…
– Я знаю. Будут деньги.
– Интересно, откуда?
– Я сказал – будут. В крайнем случае, продам свой скелет.
– Папа, – испуганно говорит Даша. – Не надо скелет… Как ты его вынимать будешь из тела?
– Тогда остаётся ограбить банк.
– Банк? – задумывается Даша. – Банк можно. Только большой…
– Чтоб незаметно было? Умница. Так и поступим.
Квартира Маши. Миша влетает радостный.
– Всё, Машка! Свободен! Вот он я!
– Да, я смотрю, мужички вообще повеселели – жён на дачу отправили, в глазах поиск… Не думала я, что въеду в такую пошлятину.
– Ты опять…
– Есть хочешь?
– А то! Шесть часов за рулём.
– Пошли в кухню.
Маша делает салат как-то сердито, без вдохновения. В её сияющей красоте стало проступать что-то жёсткое, резкое.
– Хорошо в деревне… – говорит Миша. – Звуки такие, знаешь, приятные – животные всякие поют-мычат…
– Через две недели у нас в театре сезон закрывается. Поедем в Крым? Да, нет? Говори сразу.
Миша задумался.
– Если честно, Маш, денег нет. Но я что-нибудь придумаю. Да. Придётся к отцу ехать, у него всегда запасец… Поехали со мной, а? Ты ему понравишься, это точно. У него дом, хозяйство, парники…
– А что ты ему скажешь, интересно, про меня?
– Скажу – любимая женщина.
Маша улыбается.
– Не, он поймёт. Он сам ходок был тот ещё, даже при маме.
Маша перестаёт улыбаться.
– Понятно. Значит, распутство у вас фамильное.
– Вы, Мария Фёдоровна, с каких моральных высот сейчас изволите судить?
– Ты хочешь сказать, что я распутна?
– Когда я это говорил? Я ни слова не сказал!
– И что, твой папочка хозяйственный – он тоже крест на груди носит?
– Нет, что ты. Он коммунист был правоверный. Как мы, значит, свернули с пути, так Иван Петрович мой от государства отделился. Всё, говорит, погибайте без меня в мире голого чистогана. Предали, говорит, вы и отцов, и дедов, и прадедов…
– По крайней мере, по твоему рассказу видно, что это честный человек.
– Ты не сказала – «в отличие от тебя»…
– А ты можешь назвать себя честным человеком? Назови и перекрестись! Перекрестись, православный!
Миша отодвигает тарелку.
