Боже, откуда такая могучая вера в себя у человека без гуманитарного образования, без опыта, без владения пером?
Как учил товарищ Сталин, только великая цель рождает великую энергию. А цель у М. Смирновой была наивеличайшая – разоблачить гения русской поэзии и дать бой отвратительным цветаеведам, скрывающим правду от народа. Смирнова не упоминает ни одной фамилии и не цитирует презренных лакировщиков: отойдите все – сейчас я скажу! А поскольку говорить она не умеет катастрофически, то вся книга в 930 страниц (я называю такие сочинения «подспорьем для убийства мелких грызунов») переполнена восклицаниями «Ах», «Увы», «Ох» и т. п. Из-за этой истерической эмоциональности хочется М. Смирнову назвать «тетей Милой». Тем более сочинительница рассказывает о жизни Марины Цветаевой как будто та жила рядом и крупно ей, тете Миле, нагадила.
Внешность у Марины Ивановны была совершенно отвратительная, алгебры она не понимала, к людям относилась глупо. Ранние стихи Цветаевой тетя Мила именует «сюсюкательными», письма гимназистки Марины писателю В.В. Розанову – «словесным поносом», дневники Цветаевой – «ерундой». Даже то, что близорукая Цветаева не носила очки, вменяется ей в вину: «о том, что она без очков ничего толком не будет видеть дальше собственного носа, ее не беспокоило. Так и прожила она всю жизнь, не узрев, не рассмотрев, а значит, не поняв окружавшего ее мира».
Нет уж, тетя Мила, как-то вы здесь много на себя берете. Сказать о Цветаевой, которая, к примеру, написала очерк «Пленный дух» об А. Белом – совершеннее и умнее этой прозы трудно что-либо себе представить! – что она не поняла мира, граничит со злобным идиотизмом.
Но что случилось с мирным инженером-краеведом из Нижнего Новгорода? Почему тетя Мила, теряя остатки разума, корчится от ненависти?
Да по той же причине, по какой корчится дефектолог Тамара Катаева, автор вышедшей в прошлом году книги «Анти-Ахматова». Господа надоели!! Пусть их косточки истлели – культура-то их невыносимая, господская, высокомерная, осталась! Сиди, значит, всю жизнь в уголке и читай их стишата. А сами-то они, что – жили как писали?
И М. Смирнова становится разъяренной, распаренной кухаркой, сладострастно ругающей белоручку-барышню, которую она трагичнейшим образом не понимает вообще. Комментируя переписку юной Цветаевой с ее мужем Сергеем Эфроном, где влюбленные рассказывают друг другу свои сны, тетя Мила фыркает – «Чего это? Не о чем было писать, что ли?». Стихи у Цветаевой делятся для тети Милы на «понятные» и «непонятные» – такое вот кухаркино стиховедение. Понятные – они так, еще ничего. А непонятные – вздор, чепуха. В выражениях наша сочинительница не стесняется. У нее даже хватает совести попрекнуть Цветаеву куском чужого хлеба: в 1918 году, оставшись без мужа, ушедшего в Белую армию, с двумя детьми на руках, без реквизированного большевиками наследства, молодая женщина страшно растерялась и принимала помощь от соседей и знакомых. Вот дармоедка! – негодует тетя Мила. – Работать шла бы! И тут же критикует Цветаеву за то, что та была недостаточно православной. (Это у них, у теть Мил, такое «православие» – мертвых куском чужого хлеба попрекать!)
Да работала она, работала неистово, только иначе, чем тетя Мила… Несколько томов нам оставила, до сих пор читают ее стихи со сцены, играют пьесы, переиздают бесконечно, на многих языках, до сих пор Цветаева – работник нашей культуры, поважнее многих живых. И то, что так раздражает тетю Милу – помощь соседей и знакомых в трудный час, – ведь было когда-то естественной нормой жизни. Этого даже не обсуждали, так было принято у людей. Не всегда русскую жизнь определяла мораль коммунальной кухни!
Когда М. Смирнова цитирует стихи Цветаевой, у читателя полное ощущение, что из мира смрада, чада и грязной ругани он вдруг очутился в Божьем мире, пьет чистую воду, смотрит на небо.
Книги, подобные этому мутному сочинению, стоят на полках книжных магазинов рядом с солидными научными биографиями. Люди подходят к надписи «книги о М. Цветаевой» и видят вот это. А по-моему, наглые упражнения черни по обрушению «господской культуры» следует продавать как порнографию, в специально отведенных местах. Да и литературному сообществу пора сказать свое веское слово: когда о людях, владевших русской речью в совершенстве, пишутся бездарные и безграмотные книги, надо не ссылаться на свободу книгопечатания, а формировать жесткое общественное мнение.
2008
Виталий Вульф: «Женщины прошлого и настоящего»
– Виталий Яковлевич, вы видели на сцене и были знакомы лично с представительницами нескольких поколений в искусстве. Вот те женщины, которые родились еще в царской России, при звуках гимна «Боже, царя храни», были ли они особыми, непохожими на современных актрис?
ВУЛЬФ: Я знал великих актрис – Марию Ивановну Бабанову, Аллу Константиновну Тарасову, Ангелину Иосифовну Степанову, и, конечно, они были другими, непохожими. Красивые – да, элегантные – о да, и при этом в них была особенная значительность. Они были воспитанными и образованными людьми. Степанова знала французский язык, как русский. Когда Бабанова получила роль в какой-то английской пьесе, она, тоже превосходно знавшая французский, нашла учительницу и ездила два раза в неделю брать уроки. Зачем? Но как же можно играть английскую пьесу и не знать языка, не знать всей атмосферы английской жизни! Я смотрел круглыми глазами… По нынешним временам, у Марии Ивановны была скромная квартира – три комнаты, но она была сказочной красоты. Ампирная мебель, синие лампы, все она выбирала сама, такой у нее был великолепный вкус. Эти женщины много читали, знали русскую классику наизусть. Когда пришло другое поколение – скажем, ефремовское – там читающих людей уже было куда меньше. Актрисы были умны, активны, деятельны, но, за редким исключением, не очень образованы. Известно же, что Галина Волчек, к примеру, при всем таланте и потрясающей интуиции, книг не читает. Она мне все, бывало, говорила: «Виталий, ты что все читаешь, глаза испортишь!» Такой курьез.
– Понизился уровень образования?
ВУЛЬФ: И образования, и требовательности к себе. А Степанова или Бабанова блистали эрудицией даже в частных разговорах с подружками. У них было, кстати, своеобразное презрение к тем, кто снимался в кино, хотя они и сами снимались, но к легкой кинославе, к дешевой популярности они относились свысока. Словечко «звезда» в их устах звучало как обида. Помню, как насмешливо Степанова относилась к молоденькой Людмиле Гурченко, которая одно время была женою ее сына, а Москва в это время сходила с ума от «Карнавальной ночи». Эти великие актрисы были строги и требовательны и к себе, и к другим. «Звездизма» они никакого не принимали. Помню, как я провожал Марию Ивановну Бабанову после спектакля «Банкрот», где великолепно сыграла юная Наталья Гундарева, и Бабанова сказала с жалостью – какая талантливая девочка, но ее погубит это ее кино, она бесконечно много снимается… Если бы им сказать, что у нас сегодня существует «фабрика звезд», они бы ни слова не поняли, что мы им говорим.
– Презрение к легкой популярности – это был такой жизненный принцип?
ВУЛЬФ: Скорее, твердое жизненное правило. Они жили по этим правилам. Никакой расхлябанности в быту, например. В годы учения в аспирантуре я, тогда бедно живший, иногда бывал приглашен Бабановой, и никогда не забуду, как был накрыт стол в столовой. Самая простая еда, какие-нибудь отбивные с картошечкой, но все изящно – тарелки, салфетки, бокалы с водой. Красота – это тоже был принцип. Они ведь и сами были феноменально красивы… Я впервые увидел Аллу Тарасову в спектакле «Три сестры», она молчала весь первый акт, и было не оторваться от созерцания этой невероятной женственной красоты. А как она играла в «Последней жертве» Островского! Ни на один спектакль было не попасть. Сегодня в «Последней жертве» в Художественном театре играет привлекательной внешности актриса Марина Зудина, но это категорически не ее роль, она не имеет права это играть. У тех актрис наоборот – было четкое представление о том, что тебе можно играть, а что нет. При этом они были разные – Степанова, к примеру, была вполне просоветским человеком и воспринимала эту жизнь, а Бабанова была антисоветской настолько, что становилось за нее страшно.
