Театралам было хорошо известно, где расположен Мертвый театр, где Живой, а где обретаются разные затейливости, – то живой ручеек пробьется сквозь омертвевшую кору, то в живом организме заведется очажок умирания. Можно было наблюдать прелюбопытнейшее явление: достойное и ответственное присутствие на сцене Малого и Пушкинского «старых мастеров», которые родились еще при звуках гимна «Боже, царя храни». Когда я видела «живьем», в семидесятых годах, Игоря Ильинского, Владимира Кенигсона, Василия Меркурьева, Юрия Толубеева или Александра Борисова, то никаких сценических чудес они не показывали и сердец не потрясали. Было другое – школа, опыт, благородная осанка, величавое спокойствие и обеспечение всего сценического существования золотым запасом личности. Их разглядывали и восхищались ими, как старыми деревьями в парке или редкостями в лавке антиквара. Их голос был узнаваем с первого звука, а для изображения лиц требовалась кисть Веласкеса или, по крайней мере, Репина.
Вот об этом явлении можно сказать точно – «…и больше никогда». Таких лиц нет ни в жизни, ни на сцене. Бытие времени часто сравнивают с течением реки, однако у времени бывают обвалы, когда между эпохами – пропасть. Хотя нечто все-таки похожее, подобное можно увидеть в Малом театре. Недавно я приехала по делам в Москву и как смиренный провинциал из любопытства купила билет на «Горе от ума» в постановке Сергея Женовача. Второй ряд бельэтажа. Слышно прекрасно. Рядом – такие же как я, из Новосибирска, из Саратова. Хотя многие хотели бы видеть сцену понаряднее, а Чацкого позатейливее, Фамусов Юрия Соломина совершенно всех убедил в своей правоте – разумеется, есть вечные ценности, как то: служба, имущество, дочку пристроить за хорошего человека. Или – добавим – сохранить достоинство старинного театра. Чинно-благородно, вдумчиво и спокойно разворачивалось действие комедии, и когда во втором акте пошли косяком – Татьяна Еремеева, Людмила Полякова, Юрий Каюров, Элина Быстрицкая, Виктор Павлов, так и совсем стало хорошо. Бывают эпохи, когда действительно для здоровья и силы театру надо бросаться навстречу шуму времени и жизни. А бывает, что надо закрываться, приговаривая: «Мой дом – моя крепость». Если классический балет сохраняет на всякий случай все принятые когда-то убедительные эстетические решения и явно при этом выигрывает, нет ли тут урока и драматическому театру?
Патриархов в современном театре почти не осталось. Кроме того, в рекордно короткий срок ушли почти строем выдающиеся актеры второй половины XX века, чья слава родилась в 60-70-е годы, – неумолимо и разом, точно в самом деле Эфрос и Товстоногов на том свете стали собирать новую труппу из тех, кто может пригодиться. Остались немногие – не то в награду, не то в наказание, тут ведь не разберешь.
Остался чудесный Николай Волков, красиво, тонко, умно и с отменным вкусом и чувством меры проживающий в спектакле «Железный класс» тему достойного ухода благородного человека из немилосердной жизни. Рисунок роли у Волкова всегда был сделан изящными нервными штрихами, но в «Железном классе» сквозь мастерский рисунок светят мудрость и печаль естественного происхождения, когда уже не надо ничего придумывать, изображать, но только – быть. Ольга Яковлева, играющая в «Любовных письмах» целую сонату надежд, обольщений и утрат, прелестная, несчастная и непобедимая Психея, всей творческой жизнью своей доказавшая, «что нежного слабей жестокий». Мягкий и коварный Юрий Соломин, программно непроницаемый для любых «веяний» и «новаторств». Ярчайшая Наталья Тенякова – целый громокипящий мир, которому не дают развернуться. В отдалении от всего и всех, в античной пустоте и холоде, с парой любимых поэтов живущая Алла Демидова. Иногда вспоминающий, что он актер, Олег Табаков – но вспоминать становится все трудней. Людмилу Максакову я не видела на сцене со времен забавной «Пиковой дамы» Фоменко, Чурикову смотрела в нехудожественном спектакле «Варвар и еретик», где она в роли бабушки играла на всех за жизнь собранных штампах, а из пустой картонной коробки под названием «Вишневый сад» (театр «Современник», Неелова в роли Раневской) в ужасе сбежала после первого действия. (Я читала восторги по поводу недавней премьеры «Сладкоголосой птички юности» Уильямса в «Современнике», но поскольку не верю ни одному слову ни одного театрального критика и приняла твердое решение – никогда в жизни больше не смотреть ни одного спектакля Кирилла Серебренникова, шансов насладиться игрой Марины Нееловой в роли принцессы Космонополис у меня нет.) Абсолютная, трагическая самоизоляция Татьяны Дорониной, невостребованность Алисы Фрейндлих. Исчезновение целой труппы – труппы Большого драматического театра…
В общем, понятно – был один театр, стал другой театр, и прогрессивному критику надо говорить, что все развивается и куда-то идет, и указывать на Евгения Миронова и Максима Суханова как на великих актеров. Но я критик ретроградный. Про Миронова я ничего писать не буду, уже высказалась один раз и была вознаграждена в час ночи звонком от его мамы Тамары Петровны, которая заявила, что я травлю гения и Бог меня накажет. Бог в образе Тамары Петровны показался мне существом, с которым связываться не стоит. А про Максима Суханова скажу – что же принесло его несомненному таланту постоянное пребывание в устойчивой и никак не развивающейся системе режиссера Владимира Мирзоева? Одну занятную роль – Хлестакова и бесчисленные повторы. «Заблудшие ходят кругами», – утверждал блаженный Августин. Я никогда не видела Суханова в нормальном реалистическом театре и не знаю, умеет ли он двигаться иначе, чем вывернув коленки, и способен ли создать хоть какой-нибудь характер. Одна и та же развинченная пластика, одни и те же шутовские интонации, и никакого впечатления, что в актере есть внутренняя душевная жизнь…
Каждый раз, читая ругательства в адрес бытового психологического жизнеподобного театра, хочу понять, где этот театр проживает, как его увидеть и куда бежать-то. (Сорок лет читаю, как вредно и губительно жизнеподобие! Раз десять в жизни его и видела.) Для чего произведена эта многолетняя операция по вытравлению «бытового психологического театра»? А для того, что психология, быт, нравы, соответствие жизни и познание ее – это все-таки критерии, ими можно вооружиться, можно сказать – это у вас вранье, такого не бывает, вы фальшивите. Я же не ратую за то, чтобы весь театр сплошь был бытовым и жизнеподобным, – но хоть бы на треть, хоть бы на четверть. А иначе непонятно, на чем же самоутверждаться «новаторам», когда кругом одно и то же, бесформенный кисель из абстракций.
Актеров-подвижников, живущих исключительно театром (и еще высокохудожественным кино), сейчас немного. Репутация и деньги выдаются в других местах. Интересно, однако, что в самых крутых и отвязных шоуменах, когда-то учившихся «в театральном на артиста», живет рудиментарная память о творчестве. Они возвращаются на сцену, не обращая внимания на то печальное обстоятельство, что психофизический аппарат артиста чрезвычайно подвержен эрозии. Великомученик ток-шоу «Окна» Дмитрий Нагиев несколько раз в месяц участвует в спектаклях «Кыся» (по сочинениям Владимира Кунина) и «Эротикой» (а это – по «Декамерону» Боккаччо). Хотя уровень этих представлений несколько ниже принятого в Петербурге за ординар, публика, разумеется, приходит посмотреть на живого Дмитрия Нагиева. Он вполне приспособлен к жизни на сцене, но о творчестве говорить нет повода – перед нами классический самопоказ. Основная форма жизни актера в антрепризе. Показать себя нетрудно, а вот как насчет того, чтобы познать себя?
