– А что милиция? Куда смотрит?
– Игорь Сергеич? Он зверобой уважает. У нас с нашими силовыми структурами полная любовь и понимание. Мы тут вообще, знаете… договорились. По-хорошему договорились—вот чтоб и себе и людям.
– А вдруг кто-нибудь просигналит? Мало ли. Позавидуют.
– Кто сигналит, мы того знаем назубок. Октябрь сигналит. Не из зависти, а характер такой. Но мы его держим строго, и на всякий случай я давно на него справку имею насчёт вялотекущей шизофрении. А народ с какого дуба рухнувши сигналить будет? Он же знает, что мы, наша устойчивая преступная группировка, верхушка Горбатова, мы от всего отопрёмся, а доносчику первый кнут.
– Опять Октябрь?
– О характер! Как с Гражданской войны. Вы его увидите, он вечером заглянет на вас полюбопытствовать.
– Значит, у вас всё своё? И в магазинах торговать нечем?
– Да нет, торгуют. Соль-сахар, хлеб-конфеты. Но всё в основном местное. Деликатесы привозим – колбасу, селёдку. Молочные продукты с фермерского хозяйства – двадцать кэмэ отсюда, дешёвые, отличные. Макароны местные, из-под Ржаксы. Товар качественный, а тоже поставить себя не умеют: на пачке так и написано «Макароны» – и ничего более. Дескать, макароны и есть макароны, чего ещё наворачивать? Тамбовская жилка – ну терпеть не могут никакой рекламы.
– Не доверяют?
– Не-а, ничему не доверяют. Упёртые. Консерваторы. Мы хоть на этикетках огурчик нарисовали, такой весёлый, улыбчивый, ручкой машет – Петя мой рисовал. Эмблема завода. А ржакские – ни в какую. Чёрными буквами запузырят: «Вермишель», «Рожки» – и все дела. Я им говорю: маркетинг, пиар, они токо щурятся. Директор плечами пожимает, говорит: брали и брать будут. Чего не брать, когда четырнадцать рублей кило? Вот вам и весь маркетинг тамбовский.
– Действительно, жизнь у вас дешёвая получается.
– Дешёвая, потому что денег-то в области у народа нет. Зарплаты копеечные. Я считаюсь тут богачкой, а у меня шесть с половиной тыщ как у главы администрации и три с половиной как у завмедпунктом. И у мужа на заводе четыре тыщи. Ваня, сын мой, завучем в школе, три тыщи, и жена его, он тут женился на Свете, на агрономше, у ней четыре с половиной. Тётка, Ирина Ивановна, с нами живёт, вы видели, пенсия полторы тыщи, козу держит, свинку и кур. Так я хожу олигархшей!
– А ваш второй сын, Миша? Как он тут поживает?
– Миша армию откосил, заставил меня справку сделать. Учится пока в Тамбовском университете на психологическом. Квартиру я ему в Тамбове снимаю; в Питере сдаю, а здесь снимаю.
Приезжает к нам, гостит, подолгу даже бывает, а всё домой рвется, к мостам, так сказать, и к сфинксам. Не хочет тут жить. Скучно ему, не по характеру. Вообще в России жить не хочет. Отравленный он. Временем отравленный. Червоточина какая-то в нём. Переживаю я за него сильно… Ну как вам центр Горбатова?
– Славно. Тихо. А где завод?
– Завод внизу, по ту сторону горы. Ну уж извините, мы так говорим – гора. Понятно, это гора только по-нашему. Там и выгородка в реке для засолки огурцов, и все цеха. Там недалеко ещё развалины кирпичного завода – Касимов так переживает, всё мечтает восстановить, у нас же рядом глина классная, залежи. И десять пятиэтажек, проблемная наша зона. Построили в шестьдесят пятом, заселили администрацию, рабочих, вы ж представляете, во что это сейчас превратилось. Всё, блин, сыпется, пьянь на пьяни, на работу не выгонишь.
– А что же вы делаете?
– Понемножку расселяем. В прошлом году два дома построили, для многодетных, с дохода от консервов, уже полегче. С области выбили деньги ещё на три дома по восемь квартир. Я выбила. Расселять надо эту гниль. Оттуда чёртом тянет. Чёртом, говорю, воняет на весь Горбатов. В прошлом году один членистоногий жену забил насмерть. Даже трое или четверо наркош завелось, представляете!
– Откуда берут?
– В области места есть. Сажают кусты по-тихому, в лесах. Не докопаешься, да ещё с нашей милицией. Я говорю: Игорь, проследи, куда они ползают-то. А ему то порося резать, то лодку чинить.
Хотя мужик on неплохой. Петь любит басом, «ревела буря, дождь шумел…». Поёт и плачет: говорит, так русских жалко! Летели-летели – и оборвались!
Встретили матушку попадью, Татьяну Егоровну, строгую худую женщину, выходившую из клуба. – матушка интересовалась расписанием кино на субботу-воскресенье и со сдержанной радостью подтвердила, что они с отцом Николаем, конечно, придут через два часа к Алёне.
– На театроведческом у нас училась, представляете? Три курса, – сказала Алёна. – А теперь четверо детей. У отца Николая не забалуешь. Он верует, как в старину, что Господь лично направляет каждый его шаг. Каждый день. Ежели что случилось – – думай, за что и почему. Мальчишек за вихры оттаскать – это ему очень просто. Пётр Степанович жаловаться ко мне приходил.
– Зачем за вихры?
– Сад у него хорош больно. Они около церкви с Татьяной сад развели, так ни у кого ни яблок, НИ вишен подобных нег. Чудо! Мальчишки и подворовывают, а Николай их ловит и лупит: сад, говорит, Господний. Господь за одно яблоко, помните, что с людьми сделал? Да не с такими, как вы. а с первыми, в которых Сам Свое дыхание вдохнул.
– Логично…
– Логично, а непорядок, Я ему говорю: батюшка, не годится священнослужителю руки-то распускать, Вы словом должны воспитывать. Хмурится только. Зимой ногу подвернул и стал рассуждать: за что Господь иаказует. Я ему говорю: глаз болит – не на то смотришь, ухо свербит – не то слушаешь, руку сломал – не то делаешь, а ногу подвернул – значит, не туда ходишь. Подстроилась под его логику. По-моему, так никаких наказаний-указаний Господних в наших болезнях нет. Но тут я похитрила немножко. Ты мальчишек драл осенью, а вот зимой тебе наказание вышло. Почему, говорит, так поздно? А я отвечаю: э, а суду Божьему, что, дело твоё рассмотреть не надо? И то быстрее получилось, чем по суду земному..
– А вы веруете?
– Я врач. Материалист. Абстракции не для меня. А что в людях кое-что имеется кроме – тела и что само собой оно завестись не могло – так это ясно и без моего умишка. Сами собой только черви да вши заводятся. А так верую, конечно, по-простому, без рассуждений. Вера быт оформляет и людям какую-то общинную жилку даёт. Что ж сидеть-то всё по клетям, за заборами! Это пусть богачи сидят. А мы на миру живём! Как это вы хорошо, внимательно слушаете. Это у вас просто талант…
По Народной улице спустились к Мураше, к небольшой площади у моста, где стояли несколько примитивных, добротно сколоченных скамеек.
– Здесь автобусы идут на Тамбов, на Ржаксу. Но сейчас уже всё, пятница, вечер. Никого не будет, – объяснила Алёна. – А там, за Мурашей, наши поля.
– Сторожа-то есть?
– А как же. В очередь мужики сторожат, за приплату. И ружья имеются. Да у нас и крыша есть!
– Крыша? Здесь – крыша?
