Вскидывается вверх рука с камеей!
– Ты не сможешь!
Падает вниз рука с ножом.
– Смогу, не сомневайся. Я слишком долго терпел!
Туман пульсирует от радостного нетерпения, помогает Бабаю тащить сопротивляющуюся Саломею прочь, глушит отчаянные крики. Лучшего подельника, чем туман, не найти. Наконец-то Бабай обретет покой…
Ползком по грязному полу, не обращая внимания на впивающиеся в ладони занозы, к Волкову. Черная рукоять как метроном. Тик-так… Дыхание хриплое, с присвистом. Лицо бледное, бескровное, губы синие. А глаза открыты, следят за каждым ее движением.
– Молчи… не говори ничего. Тебе нельзя разговаривать…
В отросших волосах – серебряными блестками чешуйки. С длинными волосами он совсем молодой, почти мальчишка. Мальчикам нельзя умирать. Это неправильно!
Рукоять-метроном… тик-так… отсчитывает оставшиеся секунды жизни. Все медленнее, все слабее. А глаза смотрят внимательно, и губы силятся что-то сказать.
– Все… нормально. Не плачь.
– Что мне делать, Анук? – Анук старая, мудрая. Она должна знать. – Может, ваши травы?..
– Он умирает, девочка. Отпусти, не мучай.
– Нет! – Собственный крик глушит. – Должен быть выход, я точно знаю!
– Не мучай… Тут и Марта не помогла бы…
– Все хорошо… – Волков, умирающий Волков улыбается. – Приду… призраком.
– Мне не нужен призрак! Я хочу тебя здесь, в этом мире!
В этом мире… Если миры перемешать, если замкнуть теневой Круг и попросить, загадать одно-единственное желание…
– Не делай этого, девочка! – Анук знает, видит по взгляду, что решение принято. – Отпусти его!
– Не могу… – Губы касаются колкой щетины. – Волков, слышишь меня? Я тебя не отпускаю!
Верная Марго уже рядом, смотрит понимающе.
– Ты мне поможешь?
– Да. Только, Арина…
– Что?..
– Я хочу уйти. Устала…
– Хорошо, только помоги!
Протянуть руки, сжать ладони Марго, зажмуриться от боли и лавины незнакомых чувств. Замкнуть Круг.
Получилось?..
…Мир замер, остановился. Капельки тумана, блестки-чешуйки, неподвижная рукоять кинжала. Межвременье, теневая сторона. Уже знакомая, но неисследованная.
– Говори! – Лицо Марго застыло гипсовым слепком. Теневой стороне не нужны лица, только теням тут место. – Загадывай!
– Загадывай… – Тень, ее собственная, но все равно неузнаваемая, становится в Круг третьей подружкой. У нее тоже нет лица, но есть что-то похожее на душу – золотая искорка там, где должно быть сердце.
– И ты тоже загадывай. – Вторая тень выступает из темноты, берет их с Марго за руки. Четвертая подружка.
– Сначала ты. – Марго смотрит ей в глаза, и тень-подружка тоже. Золотая искорка загорается чуть ярче.
– Только не ошибись. – Ее собственная тень меняется. Широкие лапы, кисточки на острых ушах. Почти как в гадании Анук. В теневом мире она рысь с золотой искоркой вместо сердца. – Проси о самом важном.
О важном. Важнее ничего и быть не может.
– Волков жив!
Золотая искорка вздрагивает чуть удивленно.
– Ты уверена?
– Волков жив и здоров!
– Принято!
Тень Марго похожа на кошку, длиннохвостую, длиннолапую, красивую.
– Теперь ты.
– Хочу освободиться, уйти туда… туда, где мне место, где меня ждут.
Тень одобрительно кивает остроухой головой – правильное желание, разумное.
– Принято. Можешь идти.
– Арина… – Прощальный взгляд, прощальные объятья, теплые, человеческие. – Спасибо…
– Счастливого пути.
Марго уходит привычным способом, просто исчезает. И тень-кошка исчезает следом, прощально мигнув золотой искоркой.
– А ты отчаянная. – Ее собственная тень теперь обычная, человеческая. Держать ее за руки… странно, но не страшно.
– Он будет жить?
– Да. За него не бойся, бойся за себя.
Бояться за себя никак не получается, кончились и силы, и чувства. В теневом мире они не нужны.
– Не боишься, – тень кивает, в голосе ее чудится сожаление. – Придется платить.
– Я знаю.
– А готова?
– Он был готов умереть вместо меня.
– Люди такие странные. – Тень снова меняется, становится остроухой, широколапой, нервно дергает коротким хвостом. – Значит, ты тоже готова?
– Да.
– Смерть бывает разная. Ты знаешь?
– Я уже приняла решение.
– Глупая! Поменялась, не глядя, не зная, что получишь, что отдашь.
– А можно?
– Что – можно?
– Увидеть, что получу?
– Можно. – Тень подается вперед, ее дыхание холодное, как воздух в феврале. – Смотри.
…Рыбацкая избушка. Огарки свечей на дощатом столе. Блестки-чешуйки на полу. В мутном рассветном свете они уже почти не видны, просто угадываются на дне редкого, клочковатого тумана. Это все не важно, это декорации. Важны люди…
Волков. Не похож на мертвого, похож на спящего. Отросшие волосы завиваются на кончиках из-за тумана. Лицо спокойное, глаза закрыты, и тени от ресниц острыми стрелками на полщеки. На голой груди – повязка. Рубиновые капли на белой ткани. Белого много, рубинового мало. Это добрый знак. Присесть рядом, прижаться ухом к груди, осторожно, чтобы не разбудить, не сделать больно, но услышать размеренное тук-тук… Кинжала нет, однако сердце бьется. Не обманула тень.
– Я никогда не обманываю, – голос-шелест за спиной. Голос есть, а тени не видно. В этом мире ей тень не положена, потому что тут она всего лишь гостья, заглянула на минутку, чтобы убедиться…
– Убедилась?
– Подожди…
Снаружи все в тумане, тихий плеск просыпающейся реки где-то совсем рядом. И хриплый голос: незнакомый язык, музыка слов. Анук, постаревшая за одну ночь на десятки лет, над едва различимым в тумане телом. Это тело мертво. Арине не нужно приближаться, чтобы понять. Тело изрезанное, искромсанное – неузнаваемое, но все равно знакомое. Бабай совершил правосудие, отомстил за сестру, унял свой зуд. Остальное сделала Анук. Кинжал в ее руке чернее ночи. Особенная вещь, вещь рода, выгорела, убив ведьмину суть, совершив еще одно, куда более жестокое правосудие. Саломеи больше нет и никогда не будет. Нигде: ни в мире живых, ни в мире мертвых.
Анук оборачивается. Песня, похожая на колыбельную, обрывается, тончайшей паутинкой вибрирует в звонком утреннем воздухе.
