Муны еще не было в кабинете, а вернее, в гостиной, где их ждал и наконец дождался Бертомьё. Войдя в просторную комнату, освещенную дорогими бра, появившимися, очевидно, вместе с новой владелицей, Сибилла взглянула в висящее над камином зеркало, – на этот раз совершенно равнодушное, – вновь проверила, как выглядят они с Франсуа, и вновь удивилась безмятежности, почти бесстрастию отразившихся в нем двоих, еще секунду назад кипевших страстями; ее всегда изумлял тот глубинный покой, какой наступает за неистовством наслаждения, и еще то, что исчезает оно бесследно, не оставляя на лицах никаких примет.
Бертомьё усадил их, и – что было тому виной: обстоятельства или место? – но только директор театра показался им пародией на самого себя. Свою привычную роль Бертомьё расцветил новыми словечками и ужимками, которые в других условиях позабавили бы Сибиллу, но обращены они были исключительно к Франсуа, а тот из деликатности отводил глаза в сторону. Сибилле же было так странно и удивительно хорошо, так она была далека от финансовых проблем, которые вот-вот будут здесь обсуждаться: нет, она не создана для прозы. Зачем ей вникать во всякие деловые формальности? Хватит того, что она случайно набрела на пьесу в чешском журнале, страстно в нее влюбилась, заразила своей страстью Франсуа, потом разыскала автора и познакомилась с ним, потом узнала о его безвременной смерти и, работая вместе с Франсуа над переводом так серьезно, так вдумчиво, всеми силами стремилась передать суть пьесы как можно точнее. «Вот что главное!» – твердила она про себя в романтическом порыве, считая романтизмом и неожиданную остановку в коридоре, хотя остановка была всего лишь лирикой. Для Сибиллы главными были найденная пьеса и никому не ведомый молодой человек, умерший таким одиноким среди больных и врачей жалкой больницы. Талант этого молодого человека, его отчаяние и пронзительный юмор она и постарается воскресить на сцене, растрогав им заинтересованных и не слишком заинтересованных зрителей.
– Наша дорогая Муна приносит свои извинения, она задерживается на десять минут, – произнес Бертомьё, потирая руки то ли от радости по поводу отсутствия своей компаньонки, то ли в раздражении. – Разумеется, мы можем начать разговор и без Муны, – продолжал Бертомьё, и несколько презрительная небрежность его тона невольно выдала, что разделение власти – вопрос для него совсем небезразличный.
– Мы никуда не спешим, – тут же откликнулся Франсуа, – а начинать разговор без госпожи Фогель было бы, я думаю, не слишком любезно. Я не имел еще удовольствия познакомиться с ней, и тем больше оснований ее дождаться.
– Как хотите, как хотите, – отозвался Бертомьё со снисходительным, но совсем невеселым смешком.
И Сибиллу опять поразило, как быстро можно нажить себе и врагов, и друзей в Париже: Бертомьё просто из себя выходил, ему приходится дожидаться какую-то несчастную Фогель, которая десять лет прожила где-то в Германии и теперь покоряет Париж с помощью своих марок. Так что наверняка госпоже Фогель приходилось в Париже несладко. И Сибилла невольно прониклась к ней симпатией, обладая неискоренимым и порой совершенно безосновательным сочувствием к людям, оказавшимся, по ее мнению, в уязвимом положении.
За дверью кто-то кашлянул, словно бы не решаясь постучать, и Бертомьё с радостным восклицанием бросился навстречу долгожданной Муне.
Госпожа Фогель была из тех женщин, о которых уже лет с тридцати говорят, что они хорошо сохранились: миниатюрная, близорукая, она ошибалась, представляя друг другу гостей и слишком долго благодарила их прощаясь, – воплощенная беспомощность, которую может обидеть каждый, но почему-то именно у таких беспомощных женщин за спиной всегда оказывается покровитель, и вдобавок очень могущественный. Чем-то необыкновенно трогательным веяло от тонких мягких волос Муны, от ее больших сиреневатых глаз и красивых, тонко очерченных и слегка вздрагивающих губ. Взгляд Сибиллы задержался на нитке жемчуга, на кольцах, – вот только руки Муны показались ей куда старше лица, – потому что все, что было на Муне, было безупречно. И хотя Сибилла плохо разбиралась в драгоценностях, она мгновенно и по достоинству оценила украшения Муны, впрочем, как оценила бы любая, даже самая простая женщина такие драгоценности.
– Муна, дорогая, познакомься – это Сибилла, чьи статьи тебе так нравятся, а это Франсуа, ее верный помощник, который не хотел начинать разговор без тебя.
Вот уже шесть лет Франсуа с Сибиллой работали вместе, вместе переводили, вместе делали инсценировки как на заказ, так и на собственный страх и риск, но стоило Сибилле сделать несколько интервью для популярных женских журналов с большим тиражом, вроде «Женщины работают», журналов, которые подняли шумиху вокруг своего последнего открытия: оказывается, и элегантная женщина может интересно и самостоятельно работать! – в общем, этих нескольких интервью в последних номерах оказалось достаточно для того, чтобы имя Сибиллы стерло имя Франсуа и во всех других газетах и журналах. Франсуа отнесся к этому безразлично, Сибилла нервничала, она уже открыла было рот, чтобы все расставить по местам, но опоздала – Франсуа сам наклонился к Муне:
– Надеюсь дожить до того дня, когда вы оцените и мою работу, – улыбаясь, сказал он.
С этими словами он взял руку Муны и легонько коснулся ее губами, как принято было в пьесах 1900-х годов. Муна расцвела счастливейшей улыбкой, все остальные расцвели ей в ответ, после чего Муна непринужденно расположилась в кресле, слегка тряхнув перед Сибиллой волосами, будто в изнеможении от их изобилия. «А волос-то не так уж и много», – отметила про себя Сибилла.
– Жаль, что едва успела проглядеть вашу пьесу, времени у меня так мало, но пьеса – прелесть, прелесть, – прощебетала Муна детским голоском, да так звонко, что все от неожиданности вздрогнули.
Так поверхностно и легкомысленно они и прощебетали весь отведенный им час. Пьесе было уделено минут десять, не больше, зато, прощаясь, все долго уверяли друг друга во взаимной симпатии и в будущем плодотворном сотрудничестве.
И еще… еще в том, что, имея совершенно иные взгляды на режиссуру и на предложенную пьесу тоже, дирекция театра «Опера» готова на будущий сезон сдать Сибилле Дельрей и Франсуа Россе как постановщикам стены, сцену и свой обслуживающий персонал, а это означало, что вместо ожидаемой субсидии Сибилла и Франсуа сразу же получали миллион франков долга. Неприятная неожиданность. А следом была приятная, и она слегка утешила Сибиллу: в гостиной обнаружилась вторая дверь – благодаря ей они, обойдясь без всяких коридоров и прочих препятствий, сразу же оказались в вестибюле, но только с противоположной стороны. Сибилла не могла скрыть своего изумления, а Бертомьё рассмеялся:
– Не говорите, что вы пришли через «туннель»! В Париже не осталось ни одного человека, который пользовался бы этим лабиринтом!
Франсуа, невольный виновник, недоуменно поднял брови, смотрел на Сибиллу, а она почему-то опять усомнилась в его искренности: нет, они оказались там не случайно. Но зачем Франсуа это понадобилось?.. Но он же хотел дать ей время успокоиться… Но сама-то она не знала, как идти… Но… Как всегда не меньше сотни «но» клубилось вокруг каждого шага Франсуа…
