— Да, но в каком? — все же спросил я, несмотря на то, что был в восторге от открывающихся перспектив.
— В каком именно? — удивленный моей глупостью переспросил Лазар, раскланиваясь с моими родителями, которые приблизились к нам с двух противоположных сторон, словно почувствовав всю важность происходящего разговора.
— Так скоро этого не скажешь. Посмотрим. Когда станет ясным, кто у нас остается, а кто уходит. — И с этими словами Лазар вежливо повернулся к моим родителям, чтобы рассказать им о сделанном мне предложении.
Моя любопытная тетя, обратив внимание на моих родителей, слушающих с глубоким вниманием то, что говорил им Лазар, на всех парусах помчалась к месту беседы, боясь пропустить хотя бы слово. С ее появлением все перешли на английский.
Моя тетя заинтересовалась месторасположением больницы, но поскольку она жила в Шотландии, название местности ничего ей не сказало, равно как и другим нашим родным, знавшим Лондон много лучше нее. Затем к этому вопросу были привлечены все остальные. Один из родственников, о котором я не знал ничего, высокий и очень подобранный человек, одетый в черное и носивший маленькие в металлической оправе очки с толстыми бифокальными стеклами, придававшими его длинному бледному лицу странное выражение, так вот именно этот человек, неведомым мне образом связанный с медициной, знал во множестве деталей все относящееся к больнице, которая находилась в северо-восточной части Лондона. Слушая его подробное описание, я подумал, не был ли он там неоднократным пациентом. Определение этой больницы как „немного старомодной“, по словам Лазара, описывавшего это заведение, объяснялось типичным израильским высокомерием, основанным на равнодушии, ибо больница являлась одним из наиболее известных учреждений подобного рода, неким, можно сказать, историческим памятником, основанным в Средние века, а если точнее, то в начале двенадцатого столетия. Некоторые из принадлежавших ей корпусов были очень старой постройки, но остальные подверглись капитальной реставрации. Две моих тетушки пришли в восторг от всех этих новостей, ведь если я и Микаэла оказывались в Англии, то наверняка туда же двинутся и мои родители, а раз так, то все со всеми смогут встретиться вновь. И Дори, которая стояла неподалеку от нас и кивала кому-то, кто делился с нею своими наблюдениями, больше поглядывала в сторону слушателей, окружавших Лазара и меня, густо покраснев (что было ей совсем не свойственно), когда моя мать начала горячо благодарить за столь благородное участие их обоих в судьбе ее сына.
Была ли моя мать не права? Принадлежала ли эта замечательная идея им обоим, или только Лазару, который хотел спасти честь своего английского коллеги, дав мне в то же время утешительный приз плюс некоторую надежду на будущее, или подобная мысль и на самом деле исходила от нее, поскольку она, увидев, как решительно могу я действовать, предпочла таким именно кардинальным образом отделаться от меня и моих претензий на роль постоянного любовника? И может быть, она здесь и вовсе ни при чем, а это Лазар, каким-то образом догадавшись о моих чувствах к его жене, подсознательно захотел убрать меня с пути? Все эти и подобные мысли, непрестанно крутились у меня в голове, когда я прощался с последними из расходившихся гостей, но мне этими мыслями было не с кем поделиться, включая разумеется, и Микаэлу, которая услышала о предложении Лазара лишь после того, как свадьба завершилась, глубокой ночью в доме матери Эйаля.
Мне было страшно стыдно за то, что я не принес с собой ни кусочка из тех деликатесов, которых так много было на свадьбе, и которые хоть в малой степени возместили бы ей то, чего ей не довелось отведать. А теперь и сам я почувствовал приступ голода, и догадавшись об этом каким-то сверхъестественным образом, мать Эйаля, уже лежавшая в постели, поднялась и отправилась на кухню, откуда спустя некоторое время вернулась с тарелкой салата и омлетом, которые и поставила передо мною, не обращая внимания на мои возражения и протесты. Вот тут-то я и рассказал им о предложении Лазара, сделанном мне: в течение месяца подготовиться к отъезду на год по обмену с лондонской больницей. Мать Эйаля откровенно обрадовалась за нас, но у Микаэлы это предложение не вызвало излишнего энтузиазма. Если ей что и нравилось в нем, то потому лишь, что все английское она прочно увязывала с Индией. Может быть, именно поэтому, когда мы отправились спать в старую спальню Эйаля, в которой все эти годы хранились игрушки его детских лет, Микаэла вдруг почувствовала прилив желания, как если бы то, что это был чужой дом, каким-то образом соотносилось в ее сознании с таким же чужим домом, ожидавшим нас в Лондоне, и эта двойная чуждость удваивала ее желания. Я совсем не представлял себе, каким образом смогу выдержать силу этого удвоенного желания, особенно в нашу свадебную ночь. Я совершенно не хотел, кроме всего прочего, оскорблять шумом любовных борений слух пожилой женщины, которая, не важно по какой причине, принялась бродить по дому. На всякий случай я плотно прижал свои губы ко рту Микаэлы, а мой язык, как я надеялся, надежно блокировал любой звук, который она могла издать во время секса, оказавшегося на редкость продолжительным.
Но следующей ночью в гостинице на берегу Мертвого моря, привлекающего множество путешественников своей неповторимостью, я решил не поддаваться неукротимому вожделению Микаэлы. Я не хотел нанести ущерб нашему беззащитному английскому зародышу и так страдавшему от бесконечной тряски, пусть даже в утробе матери, так любившей мчаться по дорогам на заднем сиденье мотоцикла. А ведь ему, такому крошечному, предстояло еще путешествие в Англию. Ему… или ей? Мы оба уже думали о будущем ребенке, как о существе женского пола, как о будущей англичанке, то есть гражданке Англии, чья принадлежность к коренному населению будет определяться не только наличием у меня британского паспорта, но и фактом ее появления на свет на британской земле. Микаэла без конца говорила о предстоявшем путешествии — объяснялось это, по-моему, тем, что все последнее время она страдала от жесточайшей депрессии, вызванной потерей ею свободы — во-первых, от вынужденного возвращения из Индии, о котором она до сих пор не могла забыть, а затем от нашего стремительного брака, который теперь осложнился еще более ребенком, который, сколь бы он ни был желанен, затягивал все туже петлю на ее шее. Не удивительно, что переезд в Англию таил для нее некие многообещающие, пусть в данный момент и не вполне четкие, возможности.
В противоположность Микаэле, я был скорее смущен, чем обрадован внезапным предложением Лазара. Прежде всего потому, что оно означало отдаление от женщины, которую я не мог убрать из своих мыслей. И даже если я знал точно, сколь узок спектр моих надежд, знал я и то, что здесь, в Израиле, в любую минуту своей жизни я мог сесть на мотоцикл и в следующую же такую минуту занять наблюдательную позицию в подъезде одного из близлежащих к ее дому зданий, или неподалеку от ее офиса, и смотреть, как она входит — или выходит, — улыбающаяся и довольная собой, двигаясь легкой своей походкой, пусть даже в последнее время она стала чуть подволакивать левую ногу. И я уже не смогу больше получать такого удовольствия, как то, которое получил в тот день, когда я подписал с Дори договор на аренду, о котором я должен был решать — оставить его или разорвать. Микаэла, которой квартира не понравилась с самого начала, хотела, чтобы я отказался от договора об аренде, с тем чтобы перед отъездом в Англию нас ничего не связывало. Она хотела уложить все наши вещи в ящики и оставить их на складе в гавани, в которой работал ее приемный отец. „Они могут оставаться там, пока мы не вернемся, — сказала она и неожиданно добавила с ехидной улыбкой: — Если только мы вообще вернемся“. Для нее в этом вопросе не было никаких проблем, потому что все ее имущество легко размещалось в одном не слишком большом ящике. Но я отказался складывать свое имущество, всю свою одежду, мебель, книги и другие вещи, словом, все, что у меня собралось за предыдущие годы, и сваливать все это в сомнительном складском помещении на территории, граничащей с пляжем. Отправить все мои пожитки к родителям я тоже не мог. И уж тем более не мог я разорвать свои отношения с моей квартирной хозяйкой, ибо только из-за нее я и арендовал эту квартиру. А потому я призвал своего друга Амнона, чтобы он поселился у меня, оплачивая какую-то часть арендной платы. К моему удивлению, он согласился, хотя квартира была далековато от места его работы, да и с парковкой могли возникнуть проблемы.
