— Что за приятный сюрприз! — воскликнул он, придя в себя. — Мой друг, доктор Рубин! Итак, вы расстались со скальпелем, но не с операционной. Очень хорошо. Совершенно правильное решение. Когда вы покинули нас, я сам подумывал дать вам совет специализироваться в анестезиологии, но боялся, что вы решите, что я хочу помешать вашим великим амбициям. А теперь вижу, что там, где я боялся, доктор Накаш преуспел. Мои поздравления, Накаш! Вы нашли себе идеального помощника.
X
А затем, в конце концов, этот жесткий, зеленый, немигающий глаз — самца или самки определить невозможно, — мерцая, начинает тускнеть, пока, побежденный сном, не закрывается совсем. И, вопреки печалям и разочарованиям свободы, вновь ускользнувшей от них, нежность от прикосновения чужих, но дружеских перьев, приносит в темноту чувство удовлетворения и комфорта. А когда тонкие стрелы рассвета появляются меж лысыми желтыми скалами, и невидимая кисть окрашивает небо в пурпур, эта пара у же прижимается друг к другу, путаясь в ветвях кустарника, сухих, но еще крепких, ожидая, пока солнце ворвется в незамутненную синеву небес, превращая ее в мерцающую голубизну. А они, оказавшись в самом сердце Аравы, усваивают урок, гласящий, что ни один из них не в состоянии оставаться в одиночестве.
Но с той поры, когда они разорвали цепи брака, соединявшего их, с того мгновения и навсегда они обречены были скрести когтями почву пустыни, добывая себе пропитание, и пить, утоляя жажду, горькую и соленую воду Мертвого моря. Благоговея передроковой предопределенностью их встречи, они обреченно тащат за собою кровоточащие останки того, что некогда было таинством, о котором им не дано забыть никогда, и что безжалостно преследует их в надежде соединить их снова. Сейчас эти рухнувшие жалкие останки лежали перед ними на камнях, искалеченные и изнуренные, но все еще подергивающиеся так, словно они хотели снова взлететь или, по крайней мере, превратиться во что-то иное. Утраченная рука оборачивалась черным крылом, потерянная нога превращалась в хвост, а треснутая оправа очков оборачивалась острым клювом — и так это длилось, пока огонь полудня не составлял все эти куски в единое целое и лоснящийся черный ворон не поднимался с иссушенной земли взмахом черных своих крыльев.
* * *
Почему-то предполагаемая свадьба Эйаля вызвала во мне возбуждение, смешанное с непонятной мне самому тревогой, как будто вся важность события была напрямую связана с выбором места. Сам Эйаль неутомимо созывал предполагаемых (и желательных) участников действа, непрерывно консультируясь со всеми, с кем можно, как предельно увеличить количество гостей. Похоже, он боялся, что людей испугает расстояние до киббуца и свадьба будет печально малочисленна, а посему он разослал максимальное количество приглашений и непрерывно звонил мне, требуя, чтобы я напомнил ему имена и адреса давно исчезнувших и забытых школьных друзей. Но и бесконечный список свадебных приглашенных не вносил успокоения в его душу, а посему без устали вися на телефоне, он звонил людям снова и снова, чтобы убедиться, что ему не грозит их отказ в самую последнюю минуту. Возможно происходило это с моим другом Эйалем потому, что после потери отца он подспудно боялся быть отвергнутым и забытым, — ситуация, которая только увеличивала мою тревогу и предчувствия, напрямую связанные с моими собственными родителями, хотя они не только купили очень красивый и дорогой подарок от всех нас для молодой пары, но и заказали для моей матери новый наряд, а отец для этой поездки договорился в гараже о новой машине, подвергнув ее тщательному осмотру. Старая машина, учитывая предстоящий долгий путь, для этих целей не годилась — ведь водителю предстояло провести за рулем почти весь день.
С учетом того, что нам предстояло встретиться в Беер-Шеве, мои родители рано утром прибыли в Тель-Авив и после визита к престарелой тетке, доживавшей свой век в богадельне, они поужинали вместе со мной в маленьком ресторанчике, после чего мы отправились на мою новую квартиру, чтобы перед долгой дорогой немного передохнуть. К моему немалому удивлению выяснилось, что мать относится к этому, вновь арендованному, жилищу с большей симпатией, чем к предыдущему, несмотря на то, что и здесь она обнаружила множество недостатков.
— Хотя я полагала, что ты совершил ошибку, — сказала она в присущей ей педагогической манере, — это было правильное решение.
Я приготовил для них свою постель, перестелив чистые простыни и наволочки, и достал электрический нагреватель из соседней комнаты, настояв, чтобы они по-настоящему разделись, перебравшись в пижамы и постарались хоть на короткое время уснуть, чтобы набраться сил перед серьезным предприятием, предстоящим всем нам. Поначалу их позабавила моя настойчивость, но под конец они сдались. А затем моя мать минут через пятнадцать уже вышла из комнаты, в то время, как отец погрузился в глубокий сон из которого не мог выплыть так долго, что мы даже забеспокоились. Когда он наконец появился на пороге, изумленный и сконфуженный, выглядел он после такого сна еще более усталым, чем до него. А я испытал чувство глубокого сочувствия к ним обоим, подумав, что вполне мог бы ради их спокойствия пожертвовать своей идеей, связанной с отдельной от них поездкой на мотоцикле, мог бы просто поехать с ними вместе в машине, чтобы в случае необходимости помочь отцу. Для меня проблема была в том, что нужно было возвращаться из киббуца через гостиницу на Мертвом море; я знал, что если не буду на мотоцикле, мне придется, после свадьбы, сопровождая родителей, провести ночь в отеле, после чего рано утром возвращаться автобусом в Тель-Авив — нудный, связанный с напрасной потерей времени вариант, к которому я не был готов. Особенно в свете того, что я обещал Амнону, который, присоединившись к родителям, тоже приглашенным на свадьбу, заручился моим обещанием взять его пассажиром на мой мотоцикл до самого Тель-Авива, чтобы на долгом пути обратно мы с ним могли бы наконец завершить все еще не законченный астрофизический разговор, начатый давным-давно.
Свадебная церемония должна была начаться в половине восьмого, но Эйаль заставил нас поклясться, что мы прибудем засветло, чтобы успеть насладиться потрясающе красивым закатом. «Не пропустите зрелище заката в пустыне», — без устали твердил он нам. Но при этом он имел в виду не только возможность порадовать наш маленький караван видом заходящего солнца, но и, желая как-то смягчить неудобства ста пятидесяти миль пути, который еще предстоял. В целом, мой отец был неплохим водителем, но в последнее время он стал испытывать странные приступы сонливости за рулем, которые наверняка закончились бы катастрофой, если бы не бдительность матери. Кроме того возникал вопрос ориентации на местности. Хотя дорога до киббуца была достаточно несложной и прямой, я знал, что было в этих автострадах нечто такое, что когда ты рулил автоматически, как это делал мой отец, ты с напряжением ждал нужного поворота, а когда движение по прямой становилось невыносимым, он мог в самом неожиданном месте резко повернуть руль, решив, что свернуть надо именно здесь. А потому, еще не тронувшись в путь, мы договорились, что он свернет с дороги, лишь увидев сигнал, который я ему подам. Я начал двигаться очень медленно прямо перед ними, как если бы это была важная иностранная делегация из заморских краев, которую следовало провести сквозь лабиринт тель-авивских улиц и без потерь вывести в основной поток автотранспорта, до того как движение достигнет дорожной развязки, ведущей на юг. Утренние лучи приятно грели мой шлем теплом ранней весны, несмотря на то, что повсюду еще оставались приметы ушедшей зимы. И я не мог отказать себе в удовольствии остановиться на обочине, и, изображая из себя хмурого представителя дорожной полиции, остановить родительскую машину, чтобы посоветовать им опустить стекла и подышать свежим утренним воздухом.
