Молодому доктору вовсе не пришлась по вкусу эта идея — расстаться с таким удобным во всех смыслах диваном, и он решил, что позвонит родителям в другой раз. Время уже приближалось к восьми, сумерки густели, но Лазар и его жена так и не объявлялись. Тем не менее он не тревожился и ничуть не злился, разве что был несколько удивлен — джентльмены не опаздывают. Пространство улицы, хорошо просматриваемое через распахнутые двери гостиницы, отнюдь не погружалось ни в темноту; ни в безмолвие, как это было прошлой ночью, скорее наоборот, походило на карнавал; множество масляных светильников слуги внесли в гостиничный вестибюль, словно открывая некое празднество. Испытывая странное удовольствие, он сказал себе, что эти двое, должно быть, сошли с ума: ведь их дочь так нуждалась в них, лежа на больничной койке в сотнях миль отсюда, а они наслаждаются праздным бездельем, шастая по магазинам и лавкам подобно паре провинциальных туристов, роющихся в барахле на развалах индийских базаров.
Но ровно в девять он понял, что и на самом деле что-то стряслось. Ему припомнилось восклицание Лазара: «Таким образом мы не будем действовать друг другу на психику». Но и при этом он не испытал ни чувства горечи, ни злобы — разве что глубокого изумления. Обратный билет до Израиля покоился у него в бумажнике. И вообще, все необходимое было при нем. И если они и в самом деле исчезли, это означало лишь, что он снова сам себе голова и волен решить вопрос, продолжать ему путешествие или вернуться домой.
Пять минут десятого он подхватил свой багаж, оставил записку у портье и свистнул рикшу, который должен был доставить его на железнодорожный вокзал. Может быть, в последнюю минуту они тоже окажутся там — не исключено, что даже и без багажа. Но с той минуты, когда он очутился на старой железнодорожной станции в центре бури, сотрясавшей сотни людей в предотъездной лихорадке в ее самой чистой форме, в середине толпы, окутанной смесью всевозможных запахов и желтоватой дымкой, среди стиснутых и стонущих в автобусах людей, набившихся внутрь через любые мыслимые отверстия… доктор чувствовал, что теряет остатки надежды на то, что он найдет исчезнувшую пару. Тем не менее он решительно пробивался сквозь толпу, двигаясь от платформы к платформе, пока не отыскал нужный ему поезд нужного ему маршрута, который выглядел весьма привлекательно и современно и был, как это следовало из надписей на вагонах, оборудован кондиционерами на западный манер. Четыре места, составлявшие купе, выглядели комфортабельно: на ночь они трансформировались в удобные, хотя и узкие кровати. Темные, светонепроницаемые стекла превращали предотъездную суету на перроне в картинку на телевизионном экране. Следовало ли ему отправляться вглубь Индии в одиночку на собственный страх и риск — и более того, против его воли — для того, чтобы найти незнакомую ему и к тому же больную неведомо чем женщину, которой он должен был как-то помочь? Он задал вопрос самому себе не без иронии, унаследованной от отца, который в свою очередь привез ее в Израиль из Англии.
И удивление вместе с ощущением одиночества, владевшие им весь этот день, вновь забили в нем с новой силой, стирая последние следы злости и разочарования. Сейчас его душа была захлестнута сладким предвкушением тайны.
Это еще не было самой тайной — лишь ее сладостным предвкушением, начало которого таилось в неведомых глубинах самого этого молодого врача, рекомендованного профессором Хишиным его друзьям в качестве идеального спутника в их путешествии. Ибо только поверхностный взгляд праздного туриста мог найти нечто таинственное, оказавшись пассажиром поезда в Индии; который, к слову сказать, совершенно неожиданно изверг из своих недр клубы дыма и стал рывками — вперед и назад — дергать состав, к которому в эту минуту прицепляли дополнительные вагоны, заполненные поджарыми тибетскими монахами в их оранжевых одеяниях, вежливо, но достаточно бесцеремонно расталкивавших крикливую толпу нищих (часть из них, пораженных проказой, выставляли свои обрубки), путавшихся под ногами носильщиков, водрузивших себе на голову невероятных размеров поклажу (это были, в основном, свернутые матрасы, принадлежавшие группе возбужденных пилигримов, передвигавшихся вдоль платформы). Грациозные женщины порхали среди этого столпотворения подобно мотылькам; всевидящий третий глаз, расположенный в самой середине лба, позволял им избегать столкновения с чернобородыми сикхами, носившими за поясом кривые кинжалы, сикхам, в свою очередь, приходилось, безропотно уступать пространство одинокой белой корове, безмятежно прокладывавшей свой путь вдоль перрона в поисках клочков травы, не обращая никакого внимания на тощих полуголых людей, облепивших вагоны и вступивших в отчаянную схватку с поездной обслугой, тщетно пытающейся очистить от них вагонные крыши, где счастливцы уже успели расположиться на своих матрасах, вытянувшись меж железных ограждений в расчете встретить таким образом приближающуюся ночь.
Нет, во всей этой лихорадочной суете на старой железнодорожной станции в Дели начинающий доктор не почувствовал дыхания тайны… ни даже тени ее. Войдя в нужное купе за несколько минут до отправления, он сидел себе тихо на своем собственном месте (на всякий случай он несколько раз перепроверил и удостоверился в этом), его багаж занял также свое место на полке. В этой безмятежной ясности происходящего он уловил некий знак, указание невидимой руки, которого он не мог ослушаться и которым он не мог пренебречь, в то время как поезд стал медленно скользить вдоль платформы.
«Этого не может быть, — думал он. — Не могли же они на самом деле исчезнуть, эти двое. И вот тут-то и заключается тайна».
А пока что старый индус, одетый по-европейски в светлый костюм, со следами бесчисленных пятен, кланялся ему, дружески улыбаясь (он улыбался с той самой минуты, когда молодой доктор вошел в купе), стараясь не опрокинуть при этом стакан с чаем, который проводник принес на маленьком подносе. Старый индус сидел тихо и как-то застенчиво; из наружного кармана у него торчала пара дешевых очков в металлической оправе; когда он надел их, чтобы прочитать газету на хинди, оказалось, что одно стекло было надтреснуто.
* * *
Через две или три минуты после того, как поезд покинул желтоватый ад железнодорожной станции и, словно повиснув в воздухе, пересек угольно-черную поверхность реки, дверь в купе отворилась с таким резким и внезапным звуком, что у старого индуса газета едва не выпала из рук. Сквозь маленькое круглое окошко в двери я увидел знакомую седую шевелюру Лазара и, поспешно растворив дверь еще шире, обнаружил пропажу — чету Лазаров, загромождавших двумя чемоданами вагонный проход. Лицо мистера Лазара было серым от усталости, а его глаза виновато избегали моего взгляда. Еще до того, как он принялся распихивать свой багаж по полкам, он признал случившийся промах.
— Не пойму, что это случилось с нами, — бормотал он, обнимая меня за плечи, а потом, стиснув голову руками сомнамбулически продолжал: — Даже в страшном сне не приснилось бы, что такое может с нами произойти. — Голос его звучал совершенно безнадежно. — Ничего… Ничего не могу понять…
Похоже, он долго еще мог продолжать в таком духе, но тут жена его разразилась взрывом неудержимого смеха, заставившего старого индуса от удивления все-таки уронить газету и засунуть свои надтреснутые очки обратно в наружный карман, что означало, скорее всего, попытку понять эту ни на что не похожую женщину. Прическа ее пришла в полный беспорядок, и буйные пряди волос упали на пылающие щеки, сводя на нет тщательную работу парикмахера и косметолога.
