* * *
Мисс Кольби рассмеялась над еще одним уроком, который она получила для себя. Это выглядело так, как если бы ее бывший босс, или далее призрак босса, испустил поток внутренних инструкций, отменяющих все существовавшие прежде. Я искренне присоединился к ее смеху. Был я восхищен этим поворотом в разговоре, коснувшемся беспомощности моей любимой, от часа к часу становившейся для меня все более достижимой. И мысль о том, что, возможно, вот в эту самую минуту холодным осенним вечером она идет домой, чтобы бродить в одиночестве по квартире, беспомощная и печальная, или стоять перед стиральной машиной и большой сушилкой, не говоря уже о плите, которые отказываются работать, точно так же, как стереосистема, отказавшаяся играть, пробудила во мне — в отличие от секретарши Лазара — нечто вроде смеси жалости с отвращением, вылившихся странным образом в почти непреодолимую страсть.
На мгновение мною овладело искушение, отбросив предосторожность, поведать встревоженной секретарше о моей непреодолимой, странной, непонятной и сумасшедшей любви и тем самым заверить ее, что плечо, готовое разделить все тяготы, существует. Но даже если я готов был разоблачить себя, я совершенно не был уверен, что имел право подобным же образом выдать Дори, даже если речь шла о ближайшем друге семьи.
— Пойдете ли вы туда спать сегодня ночью? — осторожно спросил я, чувствуя, что не в состоянии контролировать дрожь вожделения в голосе.
Нет, она еще не решила. Дори утверждала, что уже не нуждается в постоянной компаньонке, поскольку худшее уже осталось позади, и у нее достаточно сил, чтобы побыть одной, и самое лучшее, что можно для нее сделать сейчас, это оставить ее наедине с ее собственными проблемами. Все было бы так, продолжала мисс Кольби, если бы два дня назад Дори не простудилась, а вчера ее даже лихорадило, и в этом была причина, по которой мисс Кольби полагала, что ей стоило бы навестить Дори, — просто для того, чтобы проверить, как та себя чувствует. А потому прямо сейчас она собирается ей позвонить.
Хотя, как врач, знакомый с членами семьи, я вполне мог воспользоваться возникшей ситуацией, я придержал язык за зубами и не попросил хоть как-то упомянуть обо мне. Тогда, ночью, когда молча стоял я у ее входной двери, я дал себе слово, что какой-то знак, указывающий на возможность возобновления наших отношений, должен исходить от нее, а не от меня. Сейчас, когда естественная защита, исходившая для нее от Лазара, исчезла, сделав ее не только одинокой, но и очень уязвимой, я должен был сдерживать свое желание проявить какую-либо инициативу, дождавшись, пока желание увидеться возникнет у нее, как если бы это было непременной обязанностью любой чужеродной души, переселившейся в другое тело, — защищать ее от всех неприятностей, включая и собственное мое вожделение к ней, равно как и от страсти, которую мог бы испытывать к ней призрак Лазара.
А пока что мисс Кольби начала по телефону разговаривать с Дори. Я подошел к окну и, опустив шторы, встал за ними, вполуха прислушиваясь к оживленному разговору, глядя, как осенний свет поглощает человеческую реку, устремившуюся прочь после посещения больницы с ощущением облегчения и с опустевшими сумками для передач. Во все время телефонного разговора я прилагал максимум усилий, чтобы остаться незамеченным в своем укромном убежище, чтобы секретарша, увидев меня, не сочла себя обязанной — хотя бы из простой вежливости, упомянуть Дори о моем присутствии, создав у той впечатление, что я пытаюсь связаться с нею через ее друзей, в то время как по моему убеждению, она должна была чувствовать себя совершенно свободной в своих решениях. Когда я выбрался из своего убежища, прежде чем я открыл рот, чтобы спросить, как Дори себя чувствует, секретарша повернулась ко мне и, сохраняя на лице серьезное выражение, сказала:
— Она вас ищет. — И как бы сомневаясь, что я понял всю важность сообщения, подчеркнуто повторила: — Дори разыскивает вас, — как если бы это было самым важным пунктом в долгом разговоре между ними.
— Так почему же вы не позвали меня к телефону? — с улыбкой деланного удивления спросил я мисс Кольби.
Смутившись, она пожала плечами, не проронив ни слова. Привыкнув годами защищать Лазара и скрывать его присутствие в офисе от желающих поговорить с ним до тех пор, пока он не давал на это разрешения, она отнеслась сейчас точно так же и ко мне. Казалось, что даже карандаш, который она вертела между пальцами, ожидал теперь, что подробные распоряжения будут отныне исходить от меня. Но если бы это было и так — были ли бы у меня какие-либо четкие указания для преданной секретарши, удивившей меня своей чувствительностью, что не помогло мне узнать, было ли это на самом деле сигналом, которого я так ожидал, или же просто звонком женщины, страдающей от простуды и желающей видеть врача, являвшегося — пусть даже на очень короткое время — семейным доктором? Ибо если это был сигнал, означавший, что она хочет меня видеть, он пришел много быстрее, чем я мог даже вообразить, хотя он и был бы понятен, исходя от женщины, неспособной оставаться в одиночестве. Тем не менее, он показался мне пугающим.
Был ли я подготовлен к ее звонку? — неистово спрашивал я сам себя, спеша домой, где Микаэла ожидала меня, чтобы мы пошли с ней в кино. Я не решился позвонить Дори, и мы отправились на ранний сеанс, где нам рассказали о превратностях любви, наблюдая за которой я пытался найти решение собственных моих любовных проблем с одинокой вдовой директора больницы. Но мои мятущиеся мысли то и дело возвращали меня к женщине, ожидавшей меня, ожидавшей, что я дам о себе знать, и желавшей удержать меня от каких-либо решений. Тем временем фильм, к очевидному удовольствию режиссера, закончился всех устроившим страстным поцелуем.
— Абсолютный идиотизм, — вынесла свой приговор Микаэла. когда в зале зажегся свет; сняв очки, она сунула их в карман. — Точь-в-точь как индийские фильмы. Но в тех нет хотя бы этих псевдофилософских трюков.
Я согласился с ней и рассказал о фильме, который посмотрел в Калькутте. Она была поражена, узнав, что я провел в Калькутте несколько часов, потратив половину времени на то, чтобы смотреть глупейшую индийскую кинопродукцию, основную канву которой я не только подробно запомнил, но и живописал ей.
— Глупо, — еще раз сказала она. Я не мог не согласиться.
— Ты права, — признал я. — Но Калькутта повергла меня в ужас. Я был просто в панике… А кроме того, я боялся заблудиться.
Я рассказал ей о видении, посетившем меня во сне два года тому назад во время перелета из Бодхгаи в Калькутту; я описал ей все в мельчайших деталях и с такой яркостью, словно я только что вновь очнулся в темном зале маленького грязного калькуттского кинотеатра.
— Но в Калькутте невозможно потеряться, — сказала Микаэла.
И она начала мне описывать неповторимую планировку Калькутты, позволявшую легко найти ее центр. Мне было трудно следить за ее мыслью, не только потому, что мысль ее следовала слишком уж эфемерным путем, что часто случалось с ней, стоило разговору зайти об Индии, но и потому еще, что я был переполнен мыслями о Дори, которая в нездоровье и страданиях, быть может, в эту минуту взывает к моей помощи.
