Они не занимались любовью. Сначала их тела чуждались друг друга. Но даже тогда, когда они снова привыкли друг к другу, дело не шло дальше нежных касаний, при пробуждении, на прогулках, когда они сидели за ужином или прижимались друг к другу в кино. Сначала ему казалось, что вот-вот настанет момент, они вновь будут близки и это будет прекрасно. Затем спрашивал себя, а придет ли вообще этот момент и будет ли он в действительности таким уж прекрасным, да и хотят ли они оба, чтобы он пришел? Или он уже ничего не может? За годы, когда их брак разваливался, было две ночи близости с другими женщинами: одна с переводчицей, другая — с коллегой по работе, обе после изрядного количества спиртного, с чувством отчуждения и стыда на следующее утро. Было несколько моментов не приносящего радости самоудовлетворения, по большей части в гостиницах во время командировок. Может быть, он утратил взаимосвязь между понятиями «любить», «желать», «вместе спать»? Может, он стал импотентом? Когда он попытался сам удовлетворить себя, чтобы испытать свою потенцию, у него ничего не получилось.
А возможно, им с женой нужно просто подождать? Он сказал себе, что у них нет причины спешить с близостью и они могут спокойно возобновить супружеские отношения и через год, потому что в их возрасте это не так уж важно. Но чувствовал он другое. Он хотел, чтобы это сбылось, и здесь ему тоже не хватало терпения, потому что исполнение желания и само желание — не всегда одно и то же. А вообще-то, его нетерпеливость с возрастом усиливалась. То, что он не успевал сделать сегодня, беспокоило его, даже когда он знал, что завтра сделает это легко. Во всем, что окружало ее, было нечто незавершенное, вызывающее у него беспокойство: в наступающем дне, и в грядущем лете, в покупке нового автомобиля и в приезде детей на Пасху. Даже в планируемом путешествии в Америку.
Это была идея его жены. Второе свадебное путешествие. А разве то, что они сейчас переживали, не было их второй свадьбой? Когда они были моложе, они часто мечтали о том, что поедут на поезде через Канаду, от Квебека до Ванкувера и дальше до Сиэтла, а потом на машине вдоль побережья до Лос-Анджелеса или Сан-Диего. Сначала это путешествие было для них слишком дорогим удовольствием, потом слишком долгим для медового месяца без детей, а с детьми, из-за частых переездов на поезде и в автомобиле — слишком утомительным. Но сейчас у них было полно времени для себя. Можно было взять четыре недели отпуска, пять или шесть, позволить себе любой поезд, любую шикарную машину. Не пора ли осуществить давнишнюю мечту?
5
В мае они решились. В Квебеке погода была по-весеннему переменчивая: дожди шли часто, но недолго, а в перерывах между дождями облака рассеивались, и мокрые крыши искрились в лучах солнца. В долине Онтарио поезд проносил их вдоль зеленых полей, расстилавшихся до горизонта, это был мир, состоящий лишь из зеленого и голубого. В Рок-Маунте вдруг налетели метели, поезд застрял в сугробах, и они проторчали там целую ночь, пока не приехал аварийный поезд и не расчистил пути.
В эту ночь они спали вместе. Мерное покачивание поезда разбудило их тела, как это бывает в жаркий день или в теплых струях воды. Во время вынужденной остановки отопление работало слабо, метель выла за окнами вагона, через щели пола и окон в купе проникал холод. Они залезли вместе в постель, смеясь, дрожа, обнимая и поддерживая друг друга; укутались, превратились в теплый кокон. Желание пробудилось в нем совершенно неожиданно, и из-за страха, что оно может так же неожиданно пропасть, он торопился и обрадовался, когда все было позади. Среди ночи она сама разбудила его, и все было уже спокойно и неторопливо. Утром он проснулся еще до свистка, которым локомотив приветствовал приближающийся аварийный состав. Он увидел из окна снег и небо, мир, сотканный из голубого и белого сияния. Он был счастлив.
Два дня они пробыли в Сиэтле. Дом на Квин Энн Хилл, где у них был заказан полупансион, располагался на склоне, оттуда открывалась широкая панорама города с бухтой. Между небоскребами пролегал многополосный хайвэй с нескончаемой чередой машин, днем многоцветной, а ночью же — одна слепящая полоса огней. Как поток, подумал он, текущий то вверх, то вниз. Иногда до них доносились звуки сирены, это сигналили машины полиции или «скорой помощи», и все прочие машины прижимались к обочине. В первую ночь он так и не смог заснуть, постоянно вставал и подходил к окну, чтобы увидеть, как машина с красными или синими пульсирующими огнями прокладывает себе дорогу в нескончаемом потоке. Слышались корабельные гудки, которыми суда приветствовали порт, покидая его или возвращаясь. Это были контейнерные суда, высокие, яркие, окруженные большими и малыми парусниками с раздутыми от ветра яркими парусами. Сильный ветер дул с моря всегда.
Когда он не мог заснуть, наблюдал, как спит она. Лицо выдавало ее возраст, он видел морщинки, обвисшую кожу под подбородком, за ушами, под глазами. Одутловатое лицо, резкий запах и посвистывание уже не отталкивали его. В последнее утро в поезде он разбудил ее посвистыванием, как раньше, с удовольствием осторожно прикоснулся ладонями к ее лицу, ощущая его нежность, и после того, как они были близки, он с удовольствием вдыхал под одеялом запах их любви и ее пота. Радовался, что может снова будить ее, что еще не разучился соблюдать ритуалы их любви и что она тоже не разучилась и ничего не забыла. Что их мир спасен!
Он понял, их любовь создала мир, который представлял из себя нечто большее, чем их чувства друг к другу. Даже если чувства ушли, мир этот остался. Краски поблекли, стали черно-белыми, но этот поблекший мир оставался их миром. Они жили в нем и жили порядком этого мира. А сейчас этот мир вновь обрел многоцветье.
Они строили планы на будущее. Это тоже была ее идея. А что если начать перестройку дома? Может, вместо трех детских хватит одной, тем более что дети, а потом и внуки, будут приезжать все реже? Разве он не хотел всегда иметь большую комнату, где мог бы читать и писать книгу, которую планировал написать еще много лет тому назад и для которой при каждом удобном случае собирал материал? Не начать ли им вместе учиться играть в теннис, даже если из них не получится великих спортсменов? А что с тем предложением поработать полгода в Брюсселе, оно еще действительно? Может, ей взять отпуск на полгода и поехать в Брюссель вместе с ним? Он радовался ее фантазиям и энтузиазму. Он тоже строил планы вместе с ней. Но он, собственно, не хотел ничего менять в их общей жизни, только ничего об этом не говорил.
Он не хотел рассказывать ей о своем страхе перед несделанным, он и сам не знал природы этого страха, почему он возникает и почему с возрастом все сильнее его мучает. Он смутно сознавал, что его страх из нежелания что-то менять. В каждом изменении бремя незавершенного становилось все ощутимее. Но почему? Потому что на изменения необходимо потратить время, а время течет все быстрее и быстрее, убегая от нас. Почему оно убыстряет свой бег? Разве время, в котором живешь в данный момент, как-то соотносится с количеством времени, которое у тебя осталось? Что, с возрастом время убыстряется потому, что того времени, которое у тебя в жизни осталось, становится все меньше? Не потому ли вторая половина отпуска пролетает быстрее, чем первая? А может, тут дело в конечной цели? В молодости кажется, что время течет слишком медленно, потому что ты с нетерпением ждешь успеха, уважения, богатства, а потом оно начинает ускорять свой бег, так как уже нечего больше ждать от жизни? Или с возрастом это происходит потому, что ты знаешь, что произойдет сегодня, завтра… Это как дорога, по которой идешь тем быстрее, чем чаще по ней ходишь? Но тогда он должен хотеть этих изменений. Что, в жизни у него совсем не осталось времени, чтобы потратить его на перемены? Нет, не такой уж он старый!
