— Отстань от меня!
— Заявление должно отправиться в прессу завтра, и если ты его к утру не уговоришь, то придется мне это сделать самому. И я добьюсь своего, если расскажу ему, что ты сделала. — Лицо Марко вдруг стало серьезным. — И что только на тебя тогда нашло? Страх за Йорга? Лучше живым сидеть в тюрьме, чем умереть на свободе? Не понимаю! — Он пожал плечами. — Впрочем, какая разница! — И удалился из кухни.
Что тут можно поделать? Можно ли выгнать из дома Марко? Можно ли уговорить Хеннера, чтобы он взял предательство на себя? Можно ли дискредитировать его так, чтобы Йорг ему не поверил? Вовлечь в дело Андреаса? Снять остроту заявления? Убежать самой? Как-то объяснить Йоргу, почему она должна была поступить так, как поступила?
Кристиана помнила, как дала подсказку полиции. Она сделала это анонимно, так что получилось вроде бы так, как будто не она это сделала, а подсказка появилась сама собой. Она помнила, какое это было для нее облегчение, когда Йорг оказался в тюрьме, где он был уже в безопасности. Она помнила, как жила в постоянном страхе, пока он был на свободе. Это был не тот страх, какой испытываешь за человека, упорно продолжающего заниматься альпинизмом, дельтапланеризмом или автомобильными гонками. Она все время ощущала у себя в животе скрученный узел, в котором переплелись страх, горькая боль и чувство вины, оттого что ей, старшей сестре, стоило только дать одну маленькую подсказочку — и она спасла бы младшего братишку! Своим предательством она тоже взяла на себя вину. Но что значила эта вина по сравнению с тем, что брат остался живой!
Потом пошли годы тюремного заключения — время, когда она жила только для брата. Кристиана тогда думала, что этим она вполне расплатилась за взятый на себя грех предательства. Неужели же этого было мало? Теперь она заплатит еще и утратой его любви? Что ж! Будь что будет! Кристиана с удивлением поняла, что способна допустить недопустимую прежде мысль, и мир от этого не рухнул, и она не умерла.
7
Кристиана отправилась к тому месту в парке, где мог работать ее телефон. Когда-то там был пруд, и, набирая номер, Кристиана, как всегда, подумала, как там почва: осталась ли она по-прежнему влажной и не этим ли объясняется, что отсюда можно звонить. Она мечтала о том, чтобы восстановить водовод от ручья к выемке пруда и обратный сток в ручей, чтобы пруд снова наполнился.
Она позвонила Карин. У нее пропала охота осуществлять задуманные планы, и она стала уговаривать Карин съездить еще к замку на озере, до которого было совсем недалеко:
— Не торопитесь. Я приготовлю аперитивы к шести часам.
Возвращаясь к дому, она увидела на скамье возле ручья Маргарету и Хеннера. В первый момент ее это неприятно задело, но тут же, естественно, слилось с овладевшим ею пораженческим настроением, готовностью от всего отказаться и смириться со всем, что пошлет судьба. Она останется покинутая всеми, кого любила. Ей останутся только работа, городская квартира и загородный дом. Что касается работы с пациентами и коллегами, тут все в порядке. Но радость от квартиры и дома она хотела делить с кем-то еще — с Маргаретой, с Йоргом и (эта мысль мелькнула у нее несколько раз нынче ночью) с Хеннером.
Она обошла вокруг дома и вышла из ворот на улицу. Сосед, бывший председатель сельскохозяйственного кооператива, устроивший в большом сарае и на широкой лужайке выставку своей коллекции старых сельскохозяйственных орудий, в надежде на посетителей стоял рядом, прислонясь к забору. Завидя Кристиану, он спросил, отыскал ли ее молодой человек, вежливый такой, не забыл поздороваться, поблагодарить, а потом попрощаться. Кристиана была рада, что сосед с ней заговорил. Хотя вот уже три года прошло, как она тут поселилась, он до сих пор с ней не здоровался, а с него, как бывшего начальника, брали пример жители деревни. Но когда она попробовала узнать, не похож ли молодой человек на репортера, она сразу же почувствовала в поведении собеседника подозрительность и враждебность. А чего ему такого разведывать в барской усадьбе? Что вообще там творится в последние дни? Для чего понаехало столько машин? Она рассказала, что вот, мол, собрались наконец приехать старые друзья, которые давно не видались. Он высказал туманные угрозы: коли здесь творится что-то неладное и репортеры не сумеют сами докопаться до сути, то другие могут и подсказать, если надо.
Кристиана пошла дальше, мимо обветшалого пасторского дома, мимо церкви, которая уже не первый и не последний год ремонтировалась и стояла в лесах, мимо старой почтовой станции, где когда-то меняли лошадей, мимо деревенской площади с памятником погибшим солдатам. По пути она не встретила ни души. Проходя мимо павильончика автобусной станции, она увидела троих парней. Они сидели на пластиковых стульях, пили пиво и безмолвно проводили Кристиану взглядами, сильно перепугав ее своим неожиданным присутствием. Да, она тут чужая. Это чувство было под стать ее нынешнему настроению.
Она принялась высматривать молодого человека, о котором говорил сосед. Может быть, он отправился шнырять по деревне? Расспрашивает там о ней? Может быть, он уже прознал, что Йорг получил помилование и что она, его сестра, здесь живет? Она присматривалась к номерным знакам всех припаркованных машин: если он репортер, то, скорее всего, приехал из Берлина, или Гамбурга, или Мюнхена. Потом она подумала, что это рассматривание унизительно, и запретила себе этим заниматься. Что-то в ней вдруг возмутилось против охватившего ее пораженческого настроения. Радоваться было не с чего, но к ее грусти теперь примешалась боевая нотка. Ничего, она еще справится с ними со всеми: со всякими там Марко, репортерами и молодыми сопляками, а если те, кого она любит, не хотят ее больше знать, так и черт с ними!
Отважный боевой настрой продержался, пока она не вышла на дорогу, ведущую к дому. До него было недалеко, но дорога туда была унылой: по одну сторону обветшалый пасторский дом, ржавеющие сельскохозяйственные орудия, давно не видавшая ремонта каменная ограда вокруг ее участка, по другую — серые заброшенные склады и сараи сельхозкооператива. Дорога была немощеная, при каждом шаге из-под ног Кристианы взметались тучи пыли и потом долго висели в воздухе, образуя за нею длинный шлейф. «Словно я, как мантию, волочу за собой прошлое», — подумала она, обернувшись назад. И тут же вновь проснулся прежний страх — страх потерять Йорга, потерять Маргарету и остаться без ничего, кроме работы. В воздухе было не жарко, но солнце припекало, и у Кристианы вдруг появилась охота сделать больно тем, кто ей причиняет боль.
На террасе сидели Дорле и Марко.
— Йорг ушел в свою комнату спать. А Марко как раз рассказывает мне о том, какой герой Йорг и что мир скоро прочитает его заявление, и уж тогда все это поймут.
Она обратила лицо к Кристиане, улыбаясь ей как женщина женщине: дескать, мы с тобой давно знаем, что мужчины не герои, а маленькие — или, в крайнем случае, взрослые — мальчишки. Затем она повернулась с улыбкой к Марко:
— А ты можешь мне объяснить, почему этот герой запросил пощады?
Кристиане, вообще-то, не хотелось ни того, ни другого: ни слушать, как Марко будет агитировать за заявление в прессу, ни соглашаться с Дорле, как будто они с нею заодно.
