«На что надеется этот притворщик и негодяй? — изумилась я. —
Предатель, он еще и к Богу обращается. А Бог? Куда он-то смотрит? Среди Его
чистых преданных вершится такое зло, творится такое падение, а он бездействует!
Обладай я возможностями Всевышнего, я бы этого Гургенова, не дожидаясь его
следующей жизни, уже в этой превратила бы в козла. Даже хуже.»
У меня возникло естественное желание покинуть свое укрытие и
с воплями «где мой сын?» наброситься на падшего Гургенова с кулаками, гранатой
и пистолетом. К большому сожалению своему, желание это я вынуждена была
подавить. Сказался духовный рост.
«Нельзя уподобляться этому нехорошему человеку, — подумала
я. — Такое поведение может повредить моему духовному росту. Сейчас встану,
поправлю прическу (жаль нет зеркала), с достоинством приближусь к трону,
приставлю к виску Гургенова пистолет и выскажу все, что думаю. Пускай попробует
после этого не вернуть мне моего Саньку!»
И тут я поняла, что совсем к этому разговору не готова. Что
я скажу ему? В голове были мысли, но какие-то вялые. Подлость Гургенова на фоне
моих мыслей выглядела гораздо убедительней. А мои мысли — сплошные сентенции на
тему добра и зла. Их затерли задолго до моего рождения. Такими сентенциями
никого не проймешь. Гораздо лучше получилось бы, если бы я просто набила
Гургенову морду, только, боюсь, он со мной не согласится. Хорошо бы его пристрелить,
но тогда уж точно разговора у нас не получится.
Я разозлилась. Да что же это такое? Неужели же не найду, что
сказать негодяю этому? Распишу ему все как было, с самого начала — выведу его
на чистую воду, пускай знает, что Соньку Мархалеву не проведешь.
Первым делом заставлю вспомнить, как послали его святые
люди, санньяси чистые. Как послали они его в нашу землю созревшие души моих
соотечественников спасать. Да еще денег ему со всего свету собрали, чтобы он
храм построил, чтобы созревшие души к истине приучал, а он что? Он, негодяй, от
своих преданных сгинул и на эти денежки преступный бизнес тут, у нас в России,
раскрутил.
Похлеще моей Тамарки размахнулся. И что удумал! Лжепророка
под себя подгреб, Рыжую Бороду на святые денежки содержит! Тьфу!
А как прознал, что забеспокоился о нем его ученик Шрила
Мукунда, чистый санньяси, мой наивный монах — как забеспокоился да приехать в
Россию собрался, чтобы его, мерзавца, искать, так сразу в защиту. Послал
«братанов» своих, чтобы утопили они его, монаха чистого, учителя Великого
моего…
Боже, как от мыслей этих меня пробрало! За малым не
застрелила подлеца и вдогонку не подорвала гранатой. Ах, он негодяй! Ах он
Гургенов! Шрилу Мукунду, такого человека хорошего на погибель обрек и после
этого еще Богу молится?! Будто станет Бог его слушать!
Я воздела глаза к потолку и прошептала:
— Господи, это ты еще не все про него знаешь. Еще и не то
тебе открою, уж покарай его, окаянного.
Полная решимости я уже встала с диванчика, собираясь
броситься к Гургенову и уличить его, и пристыдить, и спросить с него за то, что
он так гнусно обошелся с моим монахом: и топил его, и «братанами» затравливал…
Пусть ответит за все мерзавец! И пусть вернет моего Саньку!
Едва я сделала шаг, в одной руке сжимая пистолет, а в другой
гранату, как раздались голоса, и в комнату влетел он, мой учитель Шрила
Мукунда.
Я снова рухнула на диванчик. Я была потрясена. Воистину
Господь все открывает ему, моему монаху. Как узнал он то, что лишь случайно
поняла я? Я же ни слова ему не сказала. И как нашел он Гургенова? И как попал
сюда? Ну, уж раз попал, вот сейчас он ему правду-то врежет!
Я остановилась, желая понаблюдать, как мой Мукунда
разделается с этим Гургеновым. Вряд ли он станет Гургенова бить, но уж выскажет
ему все наверняка. Не так, конечно, как я, убедительно, но по-своему. Все
больше притчами будет его воспитывать, да про гуны напомнит, да майю приплетет.
Это тоже доканывает неплохо, на себе испытала.
В общем, я ожидала полного разгрома Гургенова. Каково же
было мое изумление, когда монах мой, этот санньяси, этот святой человек, этот
прекрасный и чистый мой Великий учитель Шрила Мукунда упал на колени перед
мерзавцем Гургеновым и, опустив свою красивую голову к его ногам, произнес:
— Ачарья, сердце мое преисполненно радостью и блаженством —
я нашел тебя.
И Гургенов ему отвечал:
— Я тоже рад, что ты нашел меня, мой добрый Мукунда. Ты
достойно прошел этот путь. Ты познал те истины, которые должен был познать, и
сделал это в кратчайшие сроки. На пути совершенствования ты сумел разрушить
деяния и помыслы нечестивых, осуществить миссию на которую только ты и был
способен. Ты меня не разочаровал, а я трудился не зря.
— Не зря, мой учитель! — воскликнул Шрила Мукунда, вставая с
колен, делая почтительный поклон и присаживаясь на последней ступеньке
возвышения. — Ты дал мне бесценный урок, за который я бесконечно благодарен
тебе. Когда я первый раз оказался в холодной воде, то сразу вспомнил тебя,
учитель.
— И что подумал ты?
— Подумал, что ты был прав, когда предостерегал меня и
говорил, что я привязываюсь к своему телу и злоупотребляю мистическими
практиками. Ты даже рассердил меня своими подозрениями, я был в апогее
духовного продвижения — так казалось мне тогда. Лишь попав в ледяную воду,
задумался я над твоими словами, а когда ты послал мне эту ужасную женщину…
Я оцепенела. «Это он обо мне что ли? Нет, ну какая же он все
же свинья, этот Шрила Мукунда! Вот сейчас ему покажу!» Я привстала с диванчика.
— …и я вытащил ее из воды, — продолжил монах, — и увидел как
красива она, и почувствовал какой сильный исходит от нее магнетизм, сколько в
ней очарования…
Я мгновенно растаяла и вновь опустилась на диванчик: «Так
это он обо мне… Ну ладно, пускай продолжает, не буду мешать хорошему человеку.
Однако, есть все же во мне магнетизм, соблазнила-таки я монаха, а ведь не
хотела же. Дурак мой Женька, что на другую меня променял. Жаль, монаху нельзя
жениться, славно бы мы с ним зажили. А как это помогло бы моему духовному
росту! Боюсь, сильно помешало бы росту его…»
— … и тогда возник у меня вопрос, — словно услышав мои
мысли, продолжил монах, — смогу ли я сделать то, что обязан сделать: раздеть ее
донага и согреть своим телом. «Если не сделать этого, — подумал я, — бедная
женщина погибнет от переохлаждения, а если я сделаю это, то совершу падение.» И
тут же новая мысль обожгла меня. Опять я вспомнил тебя, мой учитель.
— И это понял ты? — улыбаясь спросил Маха прабху.
— Да. Прав был ты, учитель, когда обращал внимание на
слишком частое мое общение с матаджи Индрой. Как я внутренне раздражался, что
сомневаешься ты в отрешенности моей. «Ачарья Маха прабху заблуждается, — думал
я, — матаджи Индра красива, но я вижу в ней лишь красоту души — преданной
служанки Господа — и общаюсь с ней лишь по необходимым делам
благотворительности. Я владею своими чувствами, чувства подчиняются мне и
никогда не выйдут из-под моего контроля, что бы ачарья Маха прабху ни говорил.»
Теперь понимаю: я был самонадеянным глупцом.
