— Даже не догадываюсь, что ты имеешь в виду, — отозвался Амми, всеми силами пытаясь разыграть невинность, что ему напрочь не удалось.
— Не догадываешься, само собой. Ну, я не стану гадать, как это ты угодил в унитаз и как тебя смыло. Может быть, тебя не пугает мысль о том, что ты проведешь остаток своей сверхъестественной жизни в канализации. Может быть, ты полагаешь, что Эдвина спасет своего верного маленького шпиона. Может быть, в тебя вмонтировано какое-то возвратное устройство, а может быть, нет, но все сводится к одному: ты думаешь, что тебе повезло, панк несчастный?
— Ай-ай-ай-ай-ай! — заорал Амми так громко, что этим воплем запросто мог перебудить всех постояльцев гостиницы. — Только не это! Все что угодно, только не это. Я расскажу тебе все-все, только, пожалуйста, умоляю тебя, заклинаю, взываю к твоему милосердию, прошу, как друга: прекрати этот жуткий разговор на манер Клинта Иствуда! Простое смертное серебро не в состоянии этого вынести!
Дов осклабился. Он решил, что Клинта Иствуда он разыграл весьма успешно.
— Ладно, — произнес он отрывисто. — Заметано. Колись. Рассказывай то есть.
— Да рассказывать-то особо нечего, ты почти все знаешь, — начал Амми. — Эдвина тайно связалась с Мишкой Тум-Тумом и со мной и попросила нас повнимательнее наблюдать за тобой и за Пиц, чем...
— Повнимательнее наблюдать? — прервал его Дов. — И давно вы за нами шпионите?
— А давно ли у Пиц это плюшевое трепло?
— Сколько я ее помню. Ну а как насчет меня? Ты был частью комплекта офисного оборудования с самого начала, но ведь при таком раскладе за большей частью моей жизни не подглядишь. Если речь идет о домашнем шпионаже, то я от Эдвины ожидал большего.
— Ну, тогда и не переживай так сильно. Тебя не унизили, можно считать. Твоя сестрица привязана к этому медведю, поэтому и было логично поместить внутри него подслушивающее устройство. У тебя же, с другой стороны, нет ничего такого, что ты носишь при себе постоянно, поэтому Эдвина просто-напросто разбросала по всей твоей жизни десятки «жучков». С того момента, когда ты начал свои странствия, следить за тобой с их помощью было бы сложно, поэтому она назначила ответственным меня.
— А ты, скотина, втерся ко мне в доверие. Очень круто, Амми, просто блеск. За одно только это тебя нужно спустить в канализацию.
— Ну ладно тебе, Дов. Ты так не думаешь, — с укором проговорил маленький амулет. — Признаюсь, поначалу все это для меня было только работой, но чем дольше я с тобой путешествовал, тем больше узнавал тебя и тем больше к тебе привязывался. Я знаю: я всего лишь побрякушка, и я не должен ни к чему и ни к кому испытывать чувства, но когда дело доходит до тебя, то я их испытываю, эти чувства.
— Молодец. Складно излагаешь. Если бы у меня была дурная привычка верить в невозможное, тебе бы, пожалуй, почти удалось снова меня обвести вокруг пальца.
— Эй, ну я же знаю, что я чувствую, а что — нет! Только не проси меня объяснять, почем и как это произошло. Я же волшебный, будь оно все неладно! Чары просто-таки сочатся из всех моих пор! Да-да, знаю, нет у меня никаких пор, но, наверное, какие-то из тех заклятий, которые на меня наложила Эдвина, настолько прочно вросли в меня, что меня так скрутило. И у меня появились чувства, хочу я их или нет. Ты мне действительно нравишься, Дов, и мне ужасно стыдно шпионить за тобой, но ради этой работы меня и сотворили. И если ты считаешь, что смоешь меня в канализацию и тебе станет легче, — ну так сделай это. Смой меня, я тебя на это благословляю!
Дов поджал губы, обдумывая страстную речь амулета. Наконец он изрек:
— Не-а. Не буду. Ты только трубу засоришь. — Он повесил цепочку с Амми на шею и добавил: — Можешь остаться, но будет несколько условий.
— К примеру? — осторожно поинтересовался амулет.
— Во-первых, ты позволишь мне наложить на тебя заклятие правды. Под страхом уничтожения.
— О-о-ох...
Лежа на пружинистой подушке волос на груди у Дова, маленький амулет дрожал от волнения. Заклятия правды применялись не для того, чтобы вынуждать или заставлять кого-то говорить только правду. Подлинная их цель заключалась в том, чтобы в тех случаях, когда обработанный таким заклятием субъект или объект врал, ему становилось очень и очень плохо. Эти заклятия были настолько могущественными, что требовали полного согласия и участия того, на кого они накладывались, — ну, что-то вроде «Ты знал, что работа ужасно опасная, когда соглашался на нее».
Заклятие правды под страхом уничтожения — это ясно и четко говорило о том, каковы будут последствия вранья. Самоубийство — точнее и не скажешь.
Амми вдохнул поглубже, выдохнул и наконец произнес:
— Ладно уж. Но только все-таки установи временное ограничение, хорошо? Я не против того, чтобы поклясться говорить тебе правду, только правду и ничего, кроме правды, ну и так далее, и тому подобное, но не навечно же! Я не выдержу такого испытания.
— Семьдесят два часа тебя устроят?
— Только и всего? — Идеальные серебряные бровки соединились на переносице. — В чем хитрость?
— Нет никакой хитрости. И мне не нужно, чтобы кто-то накладывал на меня заклятие правды для того, чтобы я тебе ответил. Через семьдесят два часа Эдвине больше никогда не понадобишься ни ты, ни Мишка Тум-Тум, ни какое бы то ни было еще устройство для шпионажа за мной и моей сестрой!
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Над двориком под тентами рядом с Cafe du Monde клубились и разлетались во все стороны белые облачка. Прохожие обменивались нервными взглядами и принюхивались, рассуждая примерно так: так много дыма бывает только при пожаре масштаба голливудского блокбастера.
Потом прохожие принюхивались снова и скисали. Ничего не горело. Утренний ветерок доносил ароматы, исходящие исключительно от блюд со свеженькими, с пылу с жару, «подушечками» и океанов кофе с цикорием. Да и белые облака были не дымом, а сахарной пудрой.
Под тентом, за столиком, откуда был хорошо виден тротуар (в менее «облачную» погоду), Дов Богги сидел в самом эпицентре сахарного циклона. Он склонился к столу и подал сестре носовой платок.
— Если бы я знал, что ты так отреагируешь, я бы тебе позвонил, — сказал он. Его лицо, руки, волосы и одежда на груди — все было щедро присыпано сахарной пудрой. Пудра взлетела над ним, подобно приливной волне, как только он поведал сестре правду о «болезни» Эдвины, а Пиц ухитрилась воскликнуть «ЧТО?!!» прямо над блюдом с «подушечками», которое официантка только что водрузила на столик.
К несчастью, в этот момент официантка держала в другой руке поднос, уставленный тарелками с «подушечками», предназначенными для других гурманов. Неожиданный взрыв эмоций со стороны Пиц застал бедную женщину врасплох. Она в испуге вскрикнула и подбросила поднос. Когда поднос ударился об пол, сахарная пудра устремилась ввысь на манер грибовидного облака, какое возникает при взрыве атомной бомбы, и рассыпалась во все стороны. (Вот какова была причина предположений относительно пожара в Cafe du Monde, в то время как на самом деле вся беда была всего лишь в значительном скоплении «подушечек» в одном месте.)
