В принципе ночевать в Сейлеме он не собирался, но, подумав, решил, что было бы мудро на разговор к королеве ведьм явиться в самой лучшей форме. Для этого ему следовало обзавестись военной базой, лагерем, где можно было стряхнуть дорожную усталость, привести себя в порядок и внешне, и внутренне, отточить ум и настроить чутье. Несмотря на то что гостиницу он себе зарезервировал второпях, ему все же удалось раздобыть очаровательный номер в одном из самых красивых районов города. Хозяйка гостиницы с неподдельной гордостью продемонстрировала ему свое заведение, обустроенное на манер обычного жилого дома. Предметом ее особого хвастовства был работающий камин в номере у Дова.
— Вам повезло, — сообщила ему хозяйка, — что сейчас туристический сезон не в самом разгаре. Тогда у нас на два месяца вперед все зарезервировано, и номер ни за какие деньги не раздобудешь. Я не хвастаюсь, вы не подумайте, просто честно вас предупреждаю — мало ли, вдруг захотите как-нибудь еще к нам наведаться.
— Может, и наведаюсь, — ответил Дов, отлично зная, что этого не произойдет.
Как только хозяйка ушла, он плюхнулся на кровать и обвел взглядом тоненький, как паутинка, балдахин. Он собирался просто полежать, вытянуть ноги и дать им отдохнуть после сидения в самолете, собраться с мыслями, распаковать вещи, потом быстренько принять душ, потом позвонить Фиорелле и сообщить ей о том, что приехал и хотел бы завтра с ней повидаться. Затем, согласно плану, он должен был заказать столик в самом лучшем ресторане, какой только имелся в Сейлеме, и, пригласив туда Фиореллу, устроить ей праздник из праздников, приправить шампанское чарами и получить от нее обещание о поддержке, словно печенюшку с предсказанием судьбы — перед десертом.
Вместо всего этого Дов крепко и сладко уснул.
Когда он проснулся, было уже темно, и часы на прикроватном столике показывали девять. Сон Дову приснился далеко не приятный.
Во сне он брел по бескрайней равнине. Песок сменялся спекшейся глиной, глина — землей. Он пытался догнать кого-то или что-то, двигавшееся далеко впереди, но он не знал, кто это или что. Знал только, что для него очень важно этого кого-то или что-то догнать— Неба не было. Свод пространства над головой был заполнен масками: кричащими размалеванными физиономиями из папье-маше для праздника Марди-Гра, золотыми, украшенными эмалью, древнеегипетскими погребальными масками, вырезанными из дерева ликами Медведя, Ворона и Волка, и... кого там только не было! Дов бежал, а маски таращились на него и ухмылялись, и смеялись над ним. А громче всех хохотала серебряная маска с безупречными чертами лика греческого божества — Амми.
Он побежал быстрее, попытался убежать от масок и вдруг очутился на склоне песчаной дюны, которой прежде не было. Чем выше он взбирался по склону, тем круче становился склон, и в конце концов он пополз на четвереньках. Он перебирал руками и ногами в беспомощных попытках добраться до гребня. Но вот наконец он оказался на вершине и увидел то, что ожидало его на другой стороне.
— Ну, вот и ты, Дов, — сказала его сестра. Она махала ему рукой, стоя в тени под ивой. — Что же ты так долго? Мы ждали тебя.
Ива росла возле речки, а речка пробиралась между поросших травой зеленых берегов и медвяных прохладных лугов, пестревших нежными цветами. Пустыня, которую преодолел Дов, почти сразу выветрилась из его памяти. Дов спустился в прекрасную долину, к тому месту, где Пиц все приготовила для пикника. Сестра Дова была одета так, словно она сбежала со страниц одного из романов Джейн Остин
[69]
, но не это было в ней самым странным. Она улыбалась. Она улыбалась ему. А как только он поравнялся с ней, она крепко обняла его и по-сестрински тепло поцеловала.
Она была вправду рада видеть его!
«Это точно сон», — подумал Дов.
Снившаяся ему Пиц подвела его к расстеленному на траве одеялу, усадила его, вложила ему в одну руку стакан чая со льдом, а в другую — тарелку с его любимыми эклерами. Она завела с ним разговор о его странствиях, с сочувствием слушала все, о чем он рассказывал, а потом, в свою очередь, поведала ему о своих приключениях. Эта Пиц из его сна сказала о том, что она действительно спала с Мартином Агпараком, и спросила у Дова, как ему понравились эти его новомодные тотемные столбы — вот ведь умора, правда? А потом она отколола на редкость неприличный каламбур, в котором слово «столб» сочеталось со словом «выдающееся произведение». Над словом «выдающееся» они с Довом долго хохотали.
«Вот это да! Я разговариваю с сестрой, и мне это нравится! — думал Дов. — Нет, это все мне точно снится!»
Они ели, пили и говорили, и вдруг Дову в глаза бросилось вот что: Пиц вдруг начала становиться младше. У него на глазах ее лицо и фигура теряли и теряли год за годом, а она, не замечая этого, болтала без умолку. Он испугался, он хотел понять, что это значит, что он мог сделать, чтобы прекратить это. А вдруг она вот так и будет становиться все младше и младше, потом станет подростком, потом — младенцем, потом — новорожденной, плодом, зародышем, а потом исчезнет совсем? Дов протянул руку — так, словно хотел остановить этот процесс, и заметил, что его рука уменьшилась, стала нежнее... То была рука ребенка.
Увидев, что он тянется к ней, сестра весело вскочила, схватила его за руку и, потащив за собой, вывела на луг. Как часто бывает во сне, луг совершенно неожиданно превратился в идиллическую детскую площадку с горками, качелями, каруселью и разбросанными повсюду игрушками. Брат и сестра бегали, будто юные фавны, вертелись на карусели до тех пор, пока не закружилась голова, взбирались на все, на что только можно было взобраться, играли в чехарду, «гигантские шаги» и салочки, висели вниз головой, уцепившись ногами за что только можно было уцепиться. Подол хорошенького, нарядного платьица Пиц вывернулся наизнанку и накрыл ее с головой, и Дов безжалостно посмеялся на тем, какого цвета у нее трусики. Она спрыгнула на землю, а как только спрыгнул он, в руке у сестры откуда-то взялся воздушный шарик, наполненный водой. Не успев вымолвить ни слова, Дов промок до нитки. А потом они снова повалились на спину и смеялись и смеялись без удержу.
— Привет, детки, развлекаемся?
Они увидели над собой лицо Эдвины. Мать улыбалась им с величавой высоты взрослости. Она была не просто старше их, и умнее, и выше. Во сне она превратилась в настоящую великаншу. Она наклонилась и, подобрав детей с земли, усадила на свою гигантскую ладонь и так проворно подняла вверх, что у Дова щеки запылали от волнения и страха. Напуганные и притихшие Дов и Пиц вцепились в пальцы Эдвины так, как утопающий хватается за плывущее по воде бревно. Прекрасная долина, деревья, речка, детская площадка, даже облака — все это теперь лежало далеко внизу. На мгновение Дову стало интересно: а что будет, если он отпустит мамин палец и попробует полететь.
— Не вздумай, — проговорила Эдвина, прочитав его мысли, как это умеют все матери на свете. — Ты еще слишком мал, чтобы летать. Упадешь и разобьешься. — А еще она добавила: — Смотри, а твоей сестренке ничего такого глупого в голову не приходит; видишь?
