— Что? Скажешь, неправда? Ведь знаешь, что правда, вон, улыбаешься!
— Дело не в женитьбе как таковой, — сварливо заметил Говард. — Тут сложнее. Отец этой девушки э-э-э… не тот человек, которого хочется впускать в нашу семью.
— А-а-а… — протянул Леви и поправил отцовский криво завязанный галстук. — Бона как!
— Просто мы не хотим, чтобы Джером коверкал себе…
— Мы? — Леви изучающе поднял бровь: эту манеру он явно унаследовал от матери.
— Послушай, тебе что-нибудь нужно? Деньги? — спросил Говард.
Он выудил из кармана две двадцатидолларовые банкноты, смятые гармошкой, как китайские бумажные шары. За много лет он так и не научился воспринимать всерьез эти грязные зеленые американские бумажки. Он затолкал их в карман приспущенных Левиных джинсов.
— Спасибо, па, — нарочито растягивая слова в подражание родному для его матери южному акценту, сказал Леви.
— Интересно, сколько тебе платят в час в твоей лавочке, — проворчал Говард.
Леви горестно вздохнул.
— Гроши, старик. Жалкие гроши.
— Ты только скажи, я пойду поговорю с кем надо
и…
— Нет!
Говард подозревал, что сын его стесняется. Видимо, стыд наследовали все мужчины в роду Белси. Как мучительно в таком же возрасте стыдился Говард своего отца! Ему хотелось, чтобы тот не был мясником, чтобы вместо весов да ножа он орудовал мозгами, — в общем, чем-то походил на сегодняшнего Говарда. Но ты меняешься, меняются и твои дети. Может, Леви предпочел бы папашу-мясника?
— Я хотел сказать, — безыскусно закамуфлировал Леви свою первую реакцию, — что сам справлюсь, не боись.
— Хорошо. Мама не просила что-нибудь мне передать?
— Передать? Я ее не видел. Она рано ушла, а куда — без понятия.
— Понятно. А ты? Не хочешь передать что-нибудь брату?
— Скажи ему… — Отвернувшись, Леви с улыбкой расставил руки, уперся в перила, затем поднял ноги «уголком» и вскинул их вверх, как гимнаст. — Скажи ему: «Я простой черный парень, день-деньской кручусь, везде скачу: деньжат на жизнь раздобыть хочу!»
[6]
— Понятно. Передам.
В дверь позвонили. Говард чмокнул сына в затылок, поднырнул под его рукой и пошел открывать. За стеклом маячило помертвевшее от холода, знакомое ухмыляющееся лицо. Говард поднял палец в знак приветствия. Это был Пьер, один из многочисленных осевших в Новой Англии переселенцев с непростого острова Гаити, и он предусмотрительно шел навстречу нежеланию Говарда водить машину.
— Кстати, а где Зур? — вспомнил Говард на пороге.
Леви пожал плечами.
— Фигзна, — этот странный комок согласных заменял ему ответ на многие вопросы. — В бассейне?
— В такую погоду? Упаси боже.
— Она стопудово где-то в доме.
— Тогда передай ей от меня привет, хорошо? Вернусь в среду. Нет, в четверг.
— Конечно. Береги себя.
В машине по радио какие-то люди орали друг на друга на французском, который, насколько мог определить Говард, отнюдь не был французским.
— В аэропорт, пожалуйста, — перекрикивая звук, сказал Говард.
— Хорошо. Но поедем медленно. На улицах ужас что творится.
— Хорошо, только не совсем уж медленно.
— Терминал?
Из-за его сильного акцента Говарду в этом слове почудилось название романа Золя
[7]
.
— Что-что?
— Какой у вас терминал?
— Не знаю… Сейчас выясню, билет у меня под рукой… Не беспокойтесь… Поезжайте, а я вам скажу.
— Все время куда-нибудь летите, — чуть завистливо сказал Пьер и засмеялся, глядя на Говарда в зеркало заднего вида.
Говард подивился на его непомерно широкий нос, вольготно рассевшийся в центре приятного, дружелюбного лица.
— Да, вечно в разъездах, — добродушно сказал Говард, который, впрочем, не считал, что так уж много путешествует; правда, когда все-таки приходилось уезжать из дома, это всегда было и дольше, и дальше, чем ему хотелось бы.
Он снова подумал об отце: по сравнению с папашей он просто Филеас Фогг. Тогда, много лет назад, представлялось, что путешествия — ключ к сокровищам. Все мечтали о возможности ездить по миру. За окном проплыли фонарный столб, наполовину засыпанный снегом, и прислоненные к нему два замерзшие велосипеда на цепочках, отличимые лишь по рукояткам руля. Он попытался представить, как утром выходит из дома, откапывает из-под снега свой велосипед и едет на какую - нибудь подобающую работу, вроде тех, которыми поколениями занимались Белси, — и не смог. На мгновение его поразила мысль: оказывается, он разучился ценить богатства собственной жизни.
* * *
Вернувшаяся домой Кики решила по пути к себе заглянуть в кабинет мужа. Там стоял полумрак, шторы были задернуты. Говард забыл выключить компьютер. Она собралась было уходить, как вдруг послышался тот утробный, булькающий электронный звук, эдакий сигнал бедствия, который невостребованная машина издает каждые минут десять, при этом, словно в упрек за то, что ее оставили одну, отравляя воздух какими-то миазмами. Кики подошла и тронула клавишу, экран вспыхнул. В папке для входящих лежало новое письмо. Справедливо полагая, что оно от Джерома (муж переписывался лишь со своим помощником, Смитом Дж. Миллером, с Джеромом, Эрскайном Джиджиди и ограниченным кругом газет и журналов), Кики его открыла.
Кому: HowardBelsey@fas.Wellington.edu От кого: Jeromeabroad@easymail.com Дата: 21 ноября
Тема письма: ПОЖАЛУЙСТА, ПРОЧТИ
Пап, отбой. Зря я тебе сказал. Все кончено, если вообще начиналось. Очень, очень, очень тебя прошу никому не говорить, просто забудь обо всем. Каким дураком я себя выставил! Хочется съежиться и умереть.
Джером
Испустив горестный вопль и выругавшись, Кики вцепилась в свой шарф и дважды крутнулась вокруг своей оси; наконец, тело догнало ум и перестало суетиться, ибо ничего поделать было нельзя. Говард уже устраивал свои ноги в тесном пространстве между креслами, мучаясь вопросом, какую книгу оставить для чтения, перед тем как убрать сумку в багажный отсек… Слишком поздно: не остановить, не дозвониться. Говард панически боялся канцерогенов: проверял на этикетках, нет ли в продуктах диэтилстилбестрола
[8]
, не терпел микроволновок и не пользовался мобильным телефоном.
